– Господин рыцарь, ради мужества данного вам Богом, помогите поскорей, помогите моему бедному отцу, которого двое злодеев колотят без пощады.
На это Дон-Кихот медлительно и с величайшим хладнокровием ответил:
– Ваша просьба, прекрасная девица, не может быть принята мною в эту минуту: я нахожусь в невозможности предпринимать всякие другие приключения, пока не кончу того, окончить что меня обязывает данное слово. Но вот чем я могу услужить вам: бегите и скажите вашему отцу, чтобы он держался в этой битве, насколько хватит сил, и ни в каком случае не давал побеждать себя, между тем как я отправлюсь к принцессе Микомиконе испросить у ней позволения помочь ему в его несчастии; если она мне даст таковое, то я уж сумею его освободить.
– Ах я грешница! – воскликнула Мариторна, присутствовавшая здесь же; – да прежде, чем ваша милость получит позволение, мой хозяин уж будет на том свете.
– Ну, так что ж, сударыня! – отозвался Дон-Кихот, – устройте так, чтобы я получил это позволение, которое мне нужно. Раз я его буду иметь, то что за беда, что он будет на том свете; я вытащу его и оттуда, на зло всему этому свету, который вздумал бы мне воспротивиться или, по крайней мере, я произведу такое мщение над теми, кто его туда послал, что вы будете вполне удовлетворены.
И не говоря больше ни слова, он вошел, преклонил колено перед Доротеей и попросил ее в рыцарских выражениях, чтобы ее величие соблаговолило дать ему позволение поспешить на помощь к владельцу этого замка, которому угрожает огромная опасность. Принцесса от всего сердца дала ему таковое, и он немедленно же, надев свой щит и выхватив свой меч, побежал к воротам, где двое гостей продолжали еще дубасить хозяина. Но, прибежав на место происшествия, он внезапно остановился и стал неподвижно, не обращая внимания на упреки Мариторны и хозяйки, спрашивавших его, отчего он остановился и не хочет помочь их господину и мужу.
– Отчего я остановился? – ответил Дон-Кихот, – да оттого, что мне не дозволяется поднимать меча на людей низкого звания; но позовите моего оруженосца Санчо; ему принадлежит право защиты и мщения этого рода.
Такое-то происшествие случилось у ворот постоялого двора, где градом сыпались тумаки и пинки, все к большому ущербу для особы хозяина и к великой ярости Мариторны, хозяйки и ее дочери, которые приходили в отчаяние при виде трусости Дон-Кихота и печального положения их хозяина, супруга и отца. Но оставим его в этом положении, потому что кто-нибудь, наверно, явится к нему на помощь, а если нет, тем хуже для того, кто берется за дело себе не по силам: пусть он терпит и молчит. Возвратимся теперь шагов на пятьдесят назад и послушаем, что ответил дон-Луис аудитору, которого мы оставили в ту минуту, когда он отвел юношу в сторону и стал расспрашивать о причине его путешествия пешком и в таком странном костюме. Молодой человек, с силой схватив его руки, как будто какое-то великое горе сжимало его сердце, и проливая целый поток слез, ответил ему:
– Могу вам сказать только, мой господин, что в тот день, как по воле неба или благодаря нашему соседству, я увидал донью Клару, вашу дочь и мою госпожу, – с этого мгновенья я сделал ее повелительницей моего сердца; и если ваша воля, мой истинный господин и отец, не находит тому препятствий, то сегодня же она станет моей супругой. Для нее я покинул дом моего отца; я надел эту одежду для нее, для того, чтобы следовать за ней всюду, куда она пойдет, подобно стреле, стремящейся к цели, или моряку, следящему за полярной звездой. Она ничего не знает о моих желаниях, кроме того, что дали ей понять слезы, которые, как она часто видала, текли из моих глаз. Вы знаете, мой господин, состояние и благородство моих родителей, вы знаете, что я их единственный наследник. Если этих преимуществ вам достаточно, чтобы дать свое согласие на мое блаженство, то считайте меня теперь же своим сыном. Если мой отец, занятый другими личными соображениями, будет недоволен найденным мною счастьем, то возложим наши надежды на всесильное время, способное изменять все на свете, в том числе и человеческую волю.
Произнеся это, молодой человек умолк; аудитор же стоял удивленный его изящною и трогательною речью и озабоченный мыслью о том, как ему поступить в таком важном и неожиданном деле. Он мог только посоветовать юноше успокоиться, и сказал, что он попросит слуг не увозить его сегодня же с тем, чтобы он имел время обдумать свое решение. Дон-Луис насильно поцеловал его руки и даже оросил их слезами, и такой поступок смягчил бы каменное сердце, а не только сердце аудитора, который, как человек умный, с первого же взгляда понял, какой выгодный брак представляется его дочери. Тем не менее, он хотел по возможности устроить все дело с согласия отца дон-Луиса, рассчитывавшего сделать из своего сына важного вельможу.
За это время драчуны-гости заключили мир с хозяином, согласившись уплатить ему то, что он требовал, более побужденные на это красноречивыми увещаниями Дон-Кихота, чем угрозами хозяина; с другой стороны, слуги дон-Луиса ожидали окончания его беседы с аудитором и его окончательного решения. И вот в эту минуту никогда не дремлющий черт привел на этот постоялый двор цирюльника, у которого Дон-Кихот отнял некогда шлем Мамбрина, а Санчо Панса – сбрую осла, обменяв ее на свою собственную. Приведя своего осла в конюшню, цирюльник сразу же наткнулся на Санчо, который не знаю, что-то починял в своем вьюке. Увидав этот вьюк, он его немедленно узнал и потому, храбро схватив Санчо за шиворот, закричал:
– А, дон-негодяй, попался! отдавай мне сейчас мой таз и мой вьюк и всю сбрую, которую ты у меня украл.
Санчо, так неожиданно схваченный за горло, услыхав обращенные к нему ругательства, обхватил одной рукой вьюк, а другой дал такой тумак цирюльнику, что раскровенил ему челюсти; но цирюльник своей добычи все-таки не выпустил и, крепко уцепившись за вьюк, заорал во все горло, так что все гости прибежали на шум их сражения:
– Именем короля и правосудия, – кричал он, – я хочу взять мое добро, а он хочет меня убить, этот негодяй, грабитель больших дорог.
– Ты врешь! – отвечал Санчо, – я не грабитель на больших дорогах, и эту добычу мой господин Дон-Кихот получил в честном бою.
Между тем Дон-Кихот, тоже в числе прочих проворно прибежавший сюда, был уже свидетелем этого свора и приходил в восторг, видя с каким мужеством его оруженосец принимал то наступательное, то оборонительное положение. Он убедился в эту минуту, что его оруженосец – человек храбрый, и в глубине души строил предположения при первом же удобном случае посвятить его в рыцаря, находя, что рыцарское звание как нельзя лучше пристанет к нему. Между прочими словами, которыми разразился цирюльник, он сказал в ссоре:
– Этот вьюк мой, как смерть – Божья; я его так хорошо знаю, как будто родил его на свет да вот мой осел в стойле, он не позволит мне соврать. Не верите, так примерьте вьюк, и если он не подойдет к нему, как перчатка к руке, пусть я буду подлецом. Мало того, в тот же день они у меня отняли еще и таз для бритья, совсем новенький, еще не обновленный и стоивший мне порядочных денег.
Далее Дон-Кихот не мог сдерживаться; он стал между двумя сражающимися, развел их и, положив вьюк на землю, чтобы он был виден всем до выеснения истины, воскликнул:
– Господа, для вас всех станет сейчас очевидно, в каком заблуждении находится этот добрый оруженосец, называя тазом для бритья то, что есть, было и будет шлемом Мамбрина, которым я завладел в честном бою и обладаю теперь по праву и справедливости. Что касается вьюка, то я в это дело не вмешиваюсь, могу только сказать, что мой оруженосец Санчо попросил у меня позволения снять сбрую с лошади этого побежденного труса и нарядить в нее свою; я дал ему это позволение: он взял сбрую, а относительно того, как седло превратилось в простой вьюк, я могу дат вам только обычное объяснение, то есть, что подобного рода превращения часто случаются в рыцарских событиях. В доказательство и подтверждение моих слов, беги поскорей, мой сын Санчо, и принеси сюда шлем, который этот чудак называет тазом для бритья.
– Ну, уж нет, господин, – возразил Санчо, – если у нас нет ничего другого в доказательство нашей правоты, то наше дело не выгорело. Этот шлем Мамбрина – такой же цирюльничий таз, как это – вьюк, а не седло.
– Делай, что я тебе приказываю! – сказал Дон-Кихот, – может быть не все в этом замке происходит благодаря очарованию.
Санчо отправился за цирюльничьим тазом, принес его, и Дон-Кихот, взяв его в руки, воскликнул:
– Посмотрите же, господа, с какими глазами может этот оруженосец говорить, что это цирюльничий таз, а не шлем Мамбрина, как утверждаю я? Клянусь рыцарским орденом, звание которого я ношу, что с того времени, как я овладел этим шлемом, я ничего не убавил и не прибавил к нему.
– Совершенная правда, – прервал Санчо, – потому что с того времени, как мы его добыли, до сей поры – мой господин дал только одну битву, – это когда он освобождал несчастных каторжников и, право, без помощи этого тазика-шлема ему пришлось бы тогда плохо, потому что в этой свалке камни сыпались на него градом.
