мне ударил резкий запах животных из овина, мешавшийся с ароматом свежевыпеченного хлеба из дома. Воздух наполнился криками игравших во дворе детей.
Эти воспоминания принадлежали не мне, но под ними я ощутил что-то еще, мощное, до боли знакомое. Я потянулся к этому чему-то, обнаружил там воспоминания о моем доме и позволил им слиться с воспоминаниями сэра Стюарта. Я вспомнил запахи дерева, чернил и бумаги, книжной пыли с полок, закрывавших почти все стены моей маленькой гостиной, в три ряда уставленных дешевыми книгами в бумажных обложках. Я вспомнил запах древесного дыма из камина, к которому примешивался запах свежего кофе, поднимавшийся из чашки на столе. К этому добавился аромат куриного бульона из пакетика в холодный день, когда я едва успел стащить с себя промокшую под снегом и дождем одежду и завернуться в плед у камина, чувствуя, как каждый глоток согревает меня изнутри.
Я вспомнил теплую, тяжелую голову Мыша, моего пса, которую он клал мне на колено, пока я читал книгу, и мягкий мех Мистера, теребившего эту книгу лапой до тех пор, пока я не отвлекался, чтобы уделить ему минуту положенного внимания. Я вспомнил Молли, мою ученицу, по уши погрузившуюся в книги и опыты, вспомнил долгие часы наших разговоров, когда я делился с ней основами магии, тем, как использовать эту силу мудро и ответственно… по крайней мере, по моим представлениям о мудрости и ответственности, которые не всегда соответствуют стопроцентной истине.
Я вспомнил тепло одеял у меня в крошечной спальне. Шум грозы, отсветы молний в приямках, куда открывались окна моего подвала, стук дождевых капель, завывание ветра и восхитительное ощущение, что бушующие на улице стихии мне ничем не угрожают. Я вспомнил, как легко перемещался по квартире в кромешной тьме, потому что каждый шаг отработался за годы жизни здесь до полного автоматизма.
Дом.
Я воскресил все свои воспоминания о доме.
Я пропустил момент, когда пуля превратилась в сгусток чистой энергии, но эта энергия слилась с моими воспоминаниями, напитала мои эмоции гармонично поющей силой – эмоции, свойственные каждому из нас. Потребность в собственном месте. В безопасности. В уюте.
В доме.
– Дом, – прошептал я вслух. Я нащупал обломки заклятия Морти, и моя воля принялась собирать их воедино. – Дом, – повторил я, укрепляя конструкцию энергией воспоминаний, высвобождая заклятие в ночной воздух. – Возвращайтесь домой, – произнес я уже во весь голос, и он, странно преломившись в тумане, превратился в ту самую зябкую, как сама ночь, всеохватывающую, зовущую к себе мелодию. – Возвращайтесь домой. Возвращайтесь домой.
Энергия выплеснулась из меня ровной волной и разбежалась по неуклонно растущему кругу, а я остался в неспешном ожидании. А потом все стихло, если не считать чуть слышного эха.
Возвращайтесь домой. Возвращайтесь домой. Возвращайтесь домой…
Я медленно открыл глаза.
Не слышалось ни звука, не ощущалось ни малейшего колыхания энергии, вообще ничего.
Я стоял в кругу безмолвных духов, пристально смотревших на меня пустыми глазами.
Теперь-то я знал, что они собой представляют, эти самые безумные, самые опасные призраки Чикаго. Все они при жизни совершали убийства. Теперь я смотрел на них другими глазами. Та милая парочка детишек? Бог свидетель, теперь они наводили на меня ужас. Слишком много тьмы было в их ввалившихся глазах, да и выражение их лиц вряд ли изменилось бы, наблюдай они за проезжающими машинами или топи они младенцев в пруду. В джентльмене делового вида, вероятно конца девятнадцатого века, я узнал тень Германа Уэбстера Маджетта, американского первопроходца в области серийных убийств. Еще одна тень, старше примерно лет на сто, могла принадлежать только капитану Уильяму Уэллсу – столько ледяной, почти осязаемой злобы продолжало от нее исходить.
Таких было множество. История Чикаго изобилует насилием, трагедиями и дикостью; по этой части с нами мало что может сравниться, по крайней мере по эту сторону Атлантики. Я вряд ли назвал бы по имени хотя бы треть из собравшихся духов, но знал, глядя на них, кто они такие: жизни, завершившиеся нищетой, озлоблением, болью или безумием. Они превратились в энергию разрушения, до поры до времени сохранявшую человеческий облик, и испепелявший их огонь продолжал незримо жечь их изнутри.
Идеальное оружие на боевом взводе.
Позади них виднелись терпеливые и спокойные, как овчарки в стаде овец, сторожевые призраки дома Морти. Я-то предполагал, что они являлись его потусторонними солдатами, и только теперь разглядел их истинное назначение. Они, призраки не до конца исполненных обязательств, остались здесь в попытке довершить свою задачу. Они, тени веры, любви, долга, представляли собой уравновешивающую энергию с темной силой свирепых духов. Одно чистое, простое, устойчивое присутствие этих стражей словно заземляло бурлившие вокруг жестокость и безумие – и среди них я увидел померкший, выцветший силуэт сэра Стюарта, высокий и спокойный.
Я держал оружие сэра Стюарта в правой руке и почти жалел, что не могу вернуться на двадцать четыре часа назад, чтобы как следует стукнуть им себе по башке. Слабевший дух вовсе не пытался передать мне свое оружие. Он вручал мне кое-что гораздо сильнее и опаснее.
Я полагал, он отдает мне мощную, но ограниченную по возможностям штуковину. Один-единственный выстрел, который надо произвести наверняка, в упор. Я судил об этом по смертным понятиям, со смертной точки зрения.
Стюарт дал мне вовсе не пистолет. Он дал мне символ.
Он дал мне власть.
Не выпуская пистолета из рук, я на мгновение зажмурился, сосредоточился на нем, постарался срастись с ним, сделать частью себя. Потом открыл глаза и посмотрел на высокую фигуру старого солдата.
– Спасибо, сэр Стюарт, – произнес я.
При этих словах пистолет начал менять форму, удлиняясь на глазах. Деревянная рукоять и металлический ствол превратились в длинный, обточенный вручную ножом кусок дубовой древесины. По всей его длине зазмеились по спирали символы и руны. Я сделал глубокий вдох и ощутил в руке знакомую тяжесть своего шестифутового посоха – главного символа моей власти.
Я склонил голову, сосредоточившись и воскрешая в памяти сотни заклятий и десятки конфликтов в моей жизни, и вырезанные на деревянной поверхности знаки вспыхнули сиянием, напомнившим мне летящие пули сэра Стюарта. В призрачной древесине пульсировала энергия, разбегавшаяся по туману кольцами призрачного света, игравшего причудливыми цветами, – возможно, доступного даже глазам смертного человека. Послышался шелестящий звук – словно донеслась дробь далекого басового барабана, – и на мгновение я ощутил кожей тепло южного ветра, прохладу напоенного влагой воздуха, сырой холод снежной слякоти под ногами. В нос ударила гарь пожарища, в которое превратился дом Морти, и на какую-то секунду – в первый
