– Клянусь Богом, меня пугают только ваши страдания, не мои! – пылко произнес Уолтер.
– Я знаю это, – мирно ответила Сибель, – но пока вы живы и любите меня, вам не следует бояться, что вы причините мне страдания. – Она потянулась вперед, поцеловала его в щеку и, повернувшись, покинула комнату.
24
Сер Гериберт скакал в Глостер во весь опор, но, прибыв на место, понял, что, как бы он ни задерживался в пути, это не сыграло бы большой роли. Его новости уже не были новостями. Шпионы уже несколько недель назад доставили сведения, что граф Пемброкский намеревается напасть на Шрусбери. Хуже того, эту информацию воспринимали теперь лишь как очередную ловушку, вроде той, что подготовили для Джона Монмутского с целью внушить тому, что Пемброк покинул южный Уэльс, оставив свои тамошние замки фактически без людей и провизии, тогда как на самом же деле Пемброк залег в засаде и не только наголову разбил армию Монмута, но так опустошил и разорил земли вокруг Монмута и на многие мили к востоку и северу, что в этих районах едва Ли осталась хоть одна корова или бушель[16] пшеницы для поддержания жизни.
Доподлинные сведения Гериберта о том, что Пемброк действительно двигался сейчас на север с целью напасть на Шрусбери, тоже не имели значения. У короля Генриха фактически не было ни людей, ни оружия, ни денег. Ни о каком походе или помощи Шрусбери не могло быть и речи. Следовательно, сообщив королю новости о нападении на Шрусбери, он лишь подлил бы масла в огонь.
К счастью, сэр Гериберт узнал об этом до того, как встретился с Генрихом. Он вошел в зал, выискивая глазами какого-нибудь придворного служащего, который попросил бы для него аудиенции у короля; однако Генрих как раз находился в зале, беседуя с епископами Сент-Дэвидса, Чичестера и Херефорда. Они по очереди описывали королю разруху, воцарившуюся в стране, рассказывали о бесчисленных убитых воинах, разграбленных и разлагавшихся теперь на дорогах и полях, беззащитных перед когтями и клювами хищных птиц и животных, питающихся падалью.
– Мой король, ради всего святого, этому безумию пора положить конец, – взмолился Ральф Чичестер. – Мне известно, что граф Пемброк...
– Не называйте при мне это имя! – взревел Генрих. – К людям я имею жалость. Если бы я мог, то облегчил бы их положение, но я не собираюсь кланяться этому изменнику. Я не буду иметь с ним никаких дел, во всяком случае до тех пор, пока он сам не приползет ко мне на коленях с удавкой на шее и не признает себя грязным и подлым разрушителем моего трона и всего королевства.
Сэр Гериберт, стараясь не привлекать к себе внимания, проклял Мари за то, что она втянула его в эту дурацкую затею и проявила при этом сама непростительную глупость, не упомянув о серьезном поражении, которое потерпели королевские войска. Он отлично понимал, что Генрих был на грани бешенства от досады и гнева, к тому же эти чувства лишь усиливались неподдельным страхом, который намеренно отрицался королем. Но Гериберт отнюдь не желал отказаться от единственной надежды, не попытавшись улучшить свое положение. Позже он нашел Питера де Роша, епископа Винчестерского, и попросил его о деловой беседе, на что тотчас же, к своему немалому удивлению, получил согласие.
Епископ был человеком беспокойным и взволнованным. Он никогда не поворачивался спиной даже к самому мелкому рыцарю, которому предположительно мог найти хоть какое-нибудь применение. Как правило, поражения сторонников короля не доводили его до отчаяния. Людские и материальные потери были, конечно, непоправимыми, но англичане относились к богатой нации, и в стране имелось еще огромное количество неисчерпанных ресурсов. Винчестер считал, что, в конечном счете, графа Пемброкского обязательно ждет неудача. Вся беда была в том – Винчестер лишь недавно пришел к такому выводу, – что Генрих отнюдь не относился к числу настойчивых людей.
Король был порывистым и нетерпеливым. Винчестер являл ему идеал, страну, в которой король обладал бы такой силой, что знать старалась бы жить друг с другом в мире и согласии, ибо справедливый и милосердный король мог бы разрешить их споры без войны. Все богатства и мощь такой страны можно было обратить против внешних врагов или направить на улучшение и процветание королевства. Но Генрих не умел медленно и целенаправленно идти к своей цели; он двигался неосторожными рывками, оскорбляя тех, кого бы следовало незаметно и тайно вести по своей тропе до тех пор, пока они не пришли бы к выводу, что им гораздо полезней урезонить себя в том, что, по их мнению, являлось их правами и привилегиями.
Таким образом, Винчестеру волей-неволей пришлось смириться с попыткой сломать силой помыслы той части знати, которая противостояла абсолютной власти короля. Теперь он бы не пошел по этому пути, но в самом начале эта тропа не пугала его. Он полагал, что нужно всего лишь устранить или уничтожить Ричарда, графа Пемброкского; остальные, увидев падение самого могущественного бунтаря, с готовностью преклонили бы колени перед королем. Следовательно, Винчестер подталкивал Генриха только к таким действиям, которые могли оскорбить и разозлить Ричарда Маршала, надеясь поначалу поймать и арестовать бунтовщика, оставив таким образом мятежников без предводителя.
Когда этот план рухнул, Винчестера тем не менее не покинула уверенность. Он не сомневался, что стоит Пемброку бросить открытый вызов, как армия иностранных наемников, собранная королем, захватит все замки Пемброка один за другим. Но война получилась иной. Валлийские разбойники грабили обозы, а Пемброк предавал огню свои собственные владения, так, чтобы не оставить врагу никаких средств к существованию. Поражения не имели бы такого большого веса, если бы не отношение Генриха к ним. Пока королю сопутствовал успех, он действовал решительно, но перед лицом поражений он терял твердость духа.
Винчестер уже предпринял шаги, чтобы избавить Англию от графа Пемброкского иным способом. Он написал дворянству Ирландии, предположительно собиравшемуся заключить с Пемброком союз, что граф объявлен преступником, а заодно и перечислил все беды, что свалятся на тех, кто не внемлет совету держаться подальше от бунтовщиков.
Генрих лениво и равнодушно подписал и скрепил это письмо печатью, не зная даже его содержания. Винчестер не осмелился передать его ему. Генрих был непредсказуем. Он мог разозлиться и не на шутку перепугаться, чтобы одобрить подобное письмо, а мог просто прийти в неописуемый ужас от такого предательского плана. Однако Винчестер не сомневался, что, как только Пемброк погибнет или попадет в плен, король не станет допытываться, каким путем его врага постигла такая участь.
