Состав снова двинулся. Кристина сжимала на коленях материнскую сумочку, где лежали билет на поезд, сдача с десятидолларовой купюры, данной Джейком, письма отца и его солдатская книжка. Снаружи лил дождь, деревья и электрические столбы зелеными и коричневыми пятнами расплывались за иссеченным струями стеклом. Девушка опустила веки и вспомнила, как с красными, влажными от слез щеками мутти отдавала ей драгоценные письма отца, потрепанную пачку, перевязанную коричневой бечевкой, похожую на рождественский подарок в изорванной упаковке. Она вспомнила ужас в глазах матери, когда та узнала, что мужа бросили в тюрьму, и почти услышала ее слова, произнесенные неровным срывающимся голосом: «За что?» Взгляд мутти, выражающий замешательство и беспомощность, навсегда запечатлелся в сознании Кристины.
— Это я виновата, — с трудом выговорила Кристина. — Это дело рук Штефана, и отец пострадал из-за меня.
Мутти умоляла взять ее с собой, но Кристина настояла, чтобы она осталась дома с бабушкой и мальчиками.
— Кроме прочего, — добавила девушка, — не надо тебе видеть это чудовищное место. Я привезу отца домой, обещаю.
Она велела мутти не пускать сыновей на работу, остерегаться Штефана и, если кто поинтересуется, говорить всем, что Кристина больна и лежит в постели. Бог весть, что еще способен учинить Штефан, если вдруг узнает, что Кристина отправилась в Дахау. К счастью, ему и в голову не придет, что у нее есть деньги на железнодорожный билет. Джейк понял из ее слов только «поезд» и «деньги». Тогда на аэродроме девушка пыталась объяснить ему, что его командир доверяет бывшему эсэсовцу, но незнание языков помешало им понять друг друга. Кристина лишь понапрасну тратила драгоценное время. Нужно было ехать в Дахау, к отцу, как можно скорее. Раз в лагере содержат военных преступников, кто-то из начальства должен хорошо говорить по-немецки, и, возможно, ее выслушают. В конце концов Джейк без лишних вопросов дал ей деньги. В глазах его сквозила грусть, как будто он знал, что больше никогда ее не увидит.
Теперь за окном поезда показались красные черепичные крыши и испещренные выбоинами оштукатуренные стены, а затем кирпичное здание запруженной народом станции. От сидевшей рядом пожилой женщины Кристина узнала, что поезд останавливается в городе Дахау, а оттуда ей придется идти пешком. Соседка подтвердила, что американцы держат военнопленных в лагере, и предостерегла ее: местных жителей туда не подпускают, особенно если они пытаются носить заключенным еду. Когда пассажиры сошли с поезда, женщина положила узловатую ладонь на плечо Кристины, пожелала ей удачи и растворилась в толпе.
Дойдя до края платформы, Кристина остановилась от спазма в животе. Главную улицу из конца в конец наводнили лошади, повозки, люди. Это шли беженцы, лишь небольшая часть из миллионов этнических немцев, изгнанных с земель в Польше, Чехословакии, Венгрии, где они жили веками, чьей единственной виной было то, что они родились немцами. Теперь они пытались найти новый дом на осколках Германии. Бесчисленное людское шествие вяло текло на запад, извиваясь, словно исполинская змея. Женщины с унылыми лицами, истощенные дети и старики устало плелись сплошным потоком, некоторые с белыми повязками на рукавах, многие с опущенными головами; они тащили свои пожитки на подводах, в детских колясках и ручных тележках. Слышались лишь шарканье ног и скрип сухих оглобель и деревянных колес. Даже дети хранили молчание. На вытоптанных обочинах оставались следы этого массового исхода: осколки глиняной посуды, непарные ботинки, разбросанные вещи из детского чемодана, расщепленные спицы тележных колес, распухший труп лошади. В голове у Кристины прозвучал голос отца: «Война всех делает жертвами».
Она стиснула зубы и присоединилась к шествию. Узкая дорога представляла собой сплошное месиво грязи и навоза и вся была исковеркана тележными колесами и гусеницами танков. Кристина смотрела прямо вперед, стараясь не замечать мглу, висевшую над деревьями, подобно потревоженным духам мертвых. Она силилась представить, что находится в другом городе, далеко от масляно-черного леса, окаймлявшего зеленые поля, далеко от того места, где убили Исаака. Девушка скрестила руки на животе, мечтая стать невидимой и пытаясь не обращать внимания на толпы беженцев, тяжело бредущих рядом с ней.
И все же она чувствовала облегчение оттого, что после долгих дней и ночи в переполненном поезде может размять ноги. К счастью, дождь перестал, но в животе у нее бурлило от голода, а губы пересохли. Хлеб и сливы, спрятанные в карманах пальто, предназначались для отца, и даже если бы она вознамерилась съесть их, то не посмела бы достать еду на глазах у тех, кто тащился рядом с ней. Мать собрала провизию ей в дорогу, чтобы перекусить в поезде, ведь они обе были уверены, что отца, как военнопленного, хорошо кормят. Но после разговора с пожилой женщиной Кристина решила съесть только половину, а остальное приберечь. Если попутчица говорила правду, Красный Крест не допускали инспектировать лагеря, а жителям города Дахау запрещали кормить немецких заключенных под страхом смертной казни. Таким образом, пленных намеренно морили голодом. Отец нуждался в пище больше, чем она. Однако слышать жалобный плач голодных детей было невыносимо.
На окраине города Кристина отделилась от людской реки, перешла по грунтовому тракту фермерские поля и свернула направо на широкое мощеное шоссе со знаком, указывавшим направление к Konzentrationslagar Dachau[99]. Здесь она остановилась и уставилась на указатель, часто дыша и вонзив ноготь большого пальца в запястье.
Затем, закусив губу, поплелась вперед, то и дело останавливаясь, чтобы выровнять дыхание и обрести равновесие, когда мокрая дорога и серое небо начинали кружиться у нее перед глазами. Когда показались сторожевые вышки и ограды из колючей проволоки, Кристина стала смотреть только себе под ноги, осторожно ступая, пока не дошла до широкого булыжного схода. Тогда она немного постояла без движения, собралась с духом и подняла глаза. В конце длинной подъездной дороги, усаженной с обеих сторон рядами высоких елей, находился главный вход в Дахау — массивное цементное строение цвета могильного камня с башней и широкими воротами по центру.
Оно выглядело точно так же, как в тот день, когда она покидала лагерь, только без гигантского орла и свастики над входом. Кристину начало подташнивать. По обеим сторонам от входа стояли джипы и танки; перед закрытыми воротами, покуривая, медленно расхаживали туда-сюда два солдата с винтовками на плечах. Кристина набрала в легкие побольше воздуха и направилась к ним, переступая через железнодорожные пути, пересекающие булыжную кладку. Казалось, она шла назад в прошлое.
Завидев ее, охранники
