Священник слушал эти речи в горестном изумлении; он так и застыл с отверстым ртом, а щеки его обвисли скорбными складками по обе стороны мясистого подбородка.
— Сколь кощунственное оскорбление сана, коим я облечен! — вздохнул он, подняв взор к потолку.— И что за речи ведет он, уже готовясь предстать перед божьим судом! О господин аббат! Подобает ли вам говорить такие вещи, вам, кто прожил святую жизнь и изучил столько книг?
Добрый мой учитель приподнялся на локтях. Лихорадка, словно в насмешку, возвратила его лицу то выражение лукавой веселости, которое некогда так пленяло нас.
— Истинно, я изучал древних авторов,— проговорил он.— Но мне довелось прочесть куда меньше, чем второму викарию его преосвященства, епископа Сеэзского. Хотя внешне и внутренне он походил на осла, но оказался еще более усердным книгочием, нежели я, ибо был он косоглаз и пробегал по две страницы сразу. Вот оно как, ваше блудодейственное преподобие! Что? Набегался, старый греховодник, по притонам в лунные ночи? Подружка твоя, священник, вылитая ведьма. Смотри, какая у нее борода! Это — супруга костоправа-брадобрея. У него знатные рога, так ему и надо, недоноску этому, чьи медицинские познания ограничиваются умением ставить клистир.
— Боже милостивый! Что он такое мелет? — вскричала г-жа Кокбер.— Должно быть, в него бес вселился.
— Немало мне доводилось слышать бреда,— заметил г-н Кокбер,— но ни один больной не вел столь злонамеренных речей.
— Вижу я,— произнес священник,— нам придется немало помучиться, прежде чем удастся приуготовить его к честной кончине. Натуре этого человека присущи язвительность и склонность к непристойностям, чего я поначалу не заметил. Он ведет речи, не подобающие священнослужителю, да еще тяжело больному.
— Тут виной горячка,— вмешался костоправ-брадобрей.
— Однако,— продолжал священник,— горячка эта, если ее не приостановить, может привести его прямехонько в ад. Он только что выказал полное неуважение к духовному сану. И все же я возвращусь увещевать его завтра, ибо мой долг, по примеру спасителя нашего, проявить к нему бесконечное милосердие. Но на этот счет у меня есть немалые сомнения. В довершение бед в моей давильне появилась трещина, а все работники заняты в виноградниках. Кокбер, не сочтите за труд сказать об этом плотнику; вы призовете меня к раненому, если состояние его внезапно ухудшится. Да, забот, как видите, хватает, Кокбер!
На следующий день г-ну Куаньяру настолько полегчало, что у нас зародилась надежда на его выздоровление. Учитель выпил бульона и даже сел, облокотившись на подушки. Он обращался к каждому из нас с присущими ему изяществом и добротою. Г-н д’Анктиль, который остановился на постоялом дворе Голара, посетил его и довольно некстати предложил сыграть в пикет. Добрый мой наставник, улыбнувшись, пообещал сразиться с ним на следующей неделе. Однако к исходу дня у него снова сделался жар. Он побледнел, в глазах его застыл невыразимый ужас; дрожа всем телом и щелкая зубами, он вскричал:
— Вот он, старый жидюга! Это — сын Иуды Искариота, которого тот прижил с ведьмой, принявшей обличье козы. Но он будет повешен на отцовской смоковнице, и внутренности его вывалятся наземь. Хватайте его… Он меня убивает! Мне холодно!
Минуту спустя, отбросив одеяло, больной пожаловался, что изнывает от жары.
— Меня нестерпимо мучит жажда,— проговорил он.— Дайте вина! Но остудите его. Госпожа Кокбер, скорее освежите его в водоеме, ведь день обещает быть жарким.
Стояла ночь, но в мозгу аббата путалось представление о времени.
— Живее,— торопил он г-жу Кокбер,— смотрите, только не окажитесь столь просты, как звонарь сеэзской кафедральной церкви: отправившись к колодцу, дабы вытащить оттуда бутылки с вином, которое он охлаждал, человек этот увидел в воде собственное отражение и принялся вопить: «Ко мне, господа, скорей, на помощь! Там внизу объявились антиподы, они выпьют все наше вино, если мы их вовремя не обуздаем».
— Да он весельчак,— заметила г-жа Кокбер.— Однако только что он делал на мой счет весьма непристойные предположения. Если бы я и изменяла Кокберу, то уж, конечно, не с их преподобием, принимая во внимание сан и возраст господина кюре.
Как раз в это мгновение в комнату вошел священник.
— Ну, как, господин аббат? — обратился он к моему наставнику.— В каком расположении духа вы находитесь? Что новенького?
— Благодарение богу, в мозгу моем нет ничего нового,— отвечал г-н Куаньяр.— Ибо, как изрек святой Иоанн Златоуст,— бегите новизны. Не ходите тропами непроторенными: стоит только раз сбиться с пути, и станешь плутать до гроба. Я — печальный пример тому. Я тем и погубил себя, что пустился неторной стезею. Послушался своего внутреннего голоса, и он вверг меня в бездну. Ваше преподобие, я жалкий грешник. Безмерность моих прегрешений гнетет меня.
— Вот истинно прекрасные речи,— воскликнул священник.— Это сам господь бог внушает их вам. Узнаю его неповторимый слог. Не желаете ли вы, чтобы мы приступили к спасению вашей души?
— С великой охотой,— отвечал г-н Куаньяр.— Ибо прегрешения мои ополчаются на меня. Я зрю среди них и великие, и малые, и кроваво-красные, и аспидно-черные. Зрю малорослые, что гарцуют на собаках и свиньях, зрю и другие, жирные, голые, с сосцами как бурдюки, с брюхом в огромных складках, с необъятными ягодицами.
— Может ли быть,— изумился священник,— что вы видите их столь отчетливо? Но если грехи ваши таковы, как вы утверждаете, сын мой, то лучше уж не описывать их, а попросту ненавидеть в душе своей.
— Уж не хотите ли вы, ваше преподобие,— продолжал аббат,— чтобы прегрешения мои походили на Адониса? Но хватит об этом. А вы, брадобрей, подайте мне питье. Знаком ли вам господин де ла Мюзардьер?
— Нет, сколько я припоминаю,— отвечал г-н Кокбер.
— Да будет вам известно,— продолжал мой добрый учитель,— он был весьма падок до женщин.
— Именно таким путем,— вмешался священник,— дьявол и берет обычно верх над человеком. Но куда вы клоните, сын мой?
— Сейчас поймете,— отвечал добрый мой наставник.— Господин де ла Мюзардьер назначил некоей девственнице свидание на конюшне. Она пришла, он же позволил ей уйти оттуда такой, какой она явилась. А знаете почему?
— Нет,— отозвался священник,— но оставим этот разговор.
— Напротив,— продолжал г-н Куаньяр.— Да будет вам ведомо, что он остерегся вступить с нею в плотское общение из боязни зачать жеребенка и навлечь на себя этим судебное преследование.
— Ах! — вырвалось у брадобрея.— Скорее уж должен он был бояться зачать осла.
— Вот именно,— подтвердил священник.— Но все это мало подвигает нас по пути в рай. Пора вернуться на стезю праведных. Ведь вы только что держали столь назидательные речи!
В ответ мой добрый наставник принялся петь довольно громким голосом:
Мы короля Луи повеселим:В пятнадцать дудок мы ему дудим, Ландериретта,И вот уж в пляс пустилася метла, Ландерира…
— Если вам хочется петь, сын мой,— заметил священник,— спойте уж лучше какой-нибудь добрый бургундский рождественский псалом. Так вы возрадуетесь духом и очиститесь.
— С превеликим удовольствием,— отвечал добрый мой учитель.— У Ги Барозе есть псалмы, которые, несмотря на их кажущуюся простонародность, блестят куда ярче бриллианта и стоят дороже золота. Вот этот, к примеру:
Студеные ночи стояли,Как в мир наш спаситель пришел,И в яслях его согревалиДыханьем бычок и осел.Немало быков и ословМы в Галлии славной видали,Немало быков и ослов,—Но был их удел не таков!
Костоправ, его жена и священник подхватили хором:
Немало быков и ословМы в Галлии славной видали,Немало быков и ослов,—Но был их удел не таков!
И добрый мой учитель продолжал голосом уже несколько ослабевшим:
Но главного мы не сказали:Дыханием грея дитя,Всю ночь без еды и питьяБычок и осел простояли.Немало быков и ословВ парче и шелку мы видали,Немало быков и ослов,—Но был их удел не таков!
Потом он уронил голову на подушку и умолк.
— В этом христианине,— обратился к нам священник,— многое заслуживает похвалы, очень многое; еще совсем недавно я сам заслушался его прекрасных наставлений. Но я не могу не тревожиться за него, ибо все решает кончина, и никому не дано знать, что он прибережет для последнего часа. Господь по благости своей полагает наше спасение в едином миге; но только мгновение это должно быть последним, так что все и зависит от сего последнего мига, в сравнении с коим вся остальная жизнь — лишь звук пустой. Вот почему я и трепещу за нашего больного, ибо душу его яростно оспаривают ангелы и демоны. Но не следует отчаиваться в божественном милосердии.
