В глазах дамы вспыхнул зловещий огонек.
— Да, Реми, — ответила она, — надеюсь, раз я живу, но погодите… — Она насторожилась: — Мне кажется, я слышу конский топот.
— И мне тоже кажется.
— Подъехали к двери, Реми.
Реми сбежал по лестнице и подошел к входной двери is ту минуту, когда кто-то трижды громко стукнул дверным молотком.
— Кто тут? — спросил Реми.
— Я, — ответил дрожащий, надтреснутый голос, — я, Граншан, камердинер барона.
— О боже! Граншан, вы в Париже! Сейчас вам отопру.
Он открыл дверь и шепотом спросил:
— Откуда держите путь?
— Из Меридора.
— Входите, входите скорей! О боже!
Сверху донесся голос дамы:
— Ну что, Реми, подали лошадей?
— Нет, сударыня, — ответил Реми и, снова обратись к старику, спросил: — Что случилось, Граншан?
— Вы не догадываетесь? — спросил верный слуга.
— Увы, догадываюсь; но, ради всего святого, не сообщайте ей это печальное известие сразу!
— Реми, Реми, — сказал тот же голос, — вы, кажется, с кем-то разговариваете?
— Да, сударыня.
Дама сошла вниз и появилась в конце коридора, который вел к входной двери.
— Кто здесь? — спросила она. — Никак, Граншан?
— Да, сударыня, это я, — печально, смиренно ответил старик, обнажая седую голову.
— Граншан, ты! О боже! Предчувствие не обмануло меня — отец мой умер!
— Да, сударыня, — ответил Граншан, забыв все предупреждения Реми. — Да, Меридор остался без хозяина.
Бледная дама сохранила, однако, спокойствие и твердость: тяжкий удар не сломил ее.
Видя ее столь покорной судьбе и столь мрачной, Реми подошел к ней и ласково коснулся ее руки.
— Как он умер? — спросила дама. — Скажите мне все, друг мой!
— Сударыня, господин уже некоторое время не вставал со своего кресла, а неделю назад с ним приключился третий удар. Он в последний раз с трудом произнес ваше имя, затем лишился речи и в ночь скончался…
Диана (так звали даму) знаком поблагодарила старого слугу и, не сказав более ни слова, поднялась в свою спальню.
— Наконец-то она свободна, — прошептал Реми, еще более мрачный и бледный, чем она. — Идемте, Граншан, идемте!
Спальня дамы помещалась на втором этаже и освещалась только небольшим оконцем, выходившим во двор.
Обставлена эта комната была богато, но от всего в ней веяло мрачностью. Ни цветка, ни драгоценностей, ни позолоты; вместо золота и серебра — всюду дерево и вороненая сталь; в углу комнаты висел портрет мужчины в раме черного дерева, на него падал свет из окна, очевидно прорубленного для этой цели.
Перед портретом дама опустилась на колени; ее сердце теснила скорбь, но глаза оставались сухими.
На этот благородный лик Диана устремила взор, полный неизъяснимой любви и нежности, словно надеясь, что он оживет и откликнется.
Художник изобразил молодого человека лет двадцати восьми — тридцати; он лежал на софе полураздетый, из раны на обнаженной груди сочилась кровь, правая, изувеченная рука свесилась с ложа, но еще сжимала обломок шпаги.
Вместо имени на раме, под портретом, красными как кровь буквами были начертаны слова:
«Aut Caesar, aut nihil».[56]
Дама простерла к портрету руки и заговорила с ним так, как обычно говорят с богом.
— Я умоляла тебя ждать, — сказала она, — хотя твоя возмущенная душа алкала мести; но ведь мертвые видят все, и ты, любовь моя, видел, что я осталась жить лишь для того, чтобы не стать отцеубийцей; мне надлежало умереть вместе с тобой, но моя смерть убила бы отца. Ты ведь знаешь, у твоего окровавленного, бездыханного тела я дала священный обет: я поклялась воздать кровью за кровь, смертью за смерть… Ты ждал, мой любимый, ты ждал — благодарю тебя! Теперь я свободна; теперь последнее звено, приковывавшее меня к земле, разорвано господом — да будет благословенно имя его! Ныне я вся твоя; прочь сокрытие, прочь тайные козни! Я могу действовать совершенно явно, ибо теперь я никого не оставлю после себя на земле и вправе ее покинуть. — Она привстала и поцеловала руку, казалось свесившуюся за край рамы. — Скоро я приду к тебе, и ты наконец ответишь мне, дорогая тень, с которой я столько говорила, никогда не получая ответа.
Умолкнув, Диана поднялась с колен так почтительно, словно кончила беседовать с самим богом, и села на дубовую скамейку.
— Бедный отец! — прошептала она бесстрастным голосом, который, казалось, уже не принадлежал человеческому существу.
Затем она погрузилась в глубокое раздумье, по-видимому дававшее ей забвение тяжкого горя в настоящем и несчастий, пережитых в прошлом. Вдруг она выпрямилась и молвила:
— Да, так будет лучше… Реми!
Верный слуга, вероятно, сторожил у двери, так как явился в ту же минуту.
— Я здесь, сударыня, — сказал он.
— Достойный друг мой, брат мой, — молвила Диана, — проститесь со мной, потому что нам пришло время расстаться.
— Расстаться! — воскликнул молодой человек с такой скорбью в голосе, что его собеседница вздрогнула. — Что вы говорите, сударыня!
— Да, Реми, теперь, когда исполнение близится, теперь, когда препятствие отпало, я не отступаю, нет; но я не хочу увлечь за собой на путь преступления душу возвышенную и незапятнанную, поэтому, друг мой, вы оставите меня.
Реми выслушал слова графини Монсоро с видом мрачным и почти надменным.
— Сударыня, — ответил он, — неужели вы воображаете, что перед вами расслабленный старец? Сударыня, мне двадцать шесть лет, я полон кипучей жизненной силы, лишь по видимости иссякшей во мне. Если я, труп, извлеченный из могилы, еще живу, то лишь для того, чтобы совершить некое ужасное деяние. Не отделяйте же свой замысел от моего, сударыня, раз эти два мрачных замысла так долго обитали под одной кровлей; куда бы вы ни направлялись, я пойду с вами; что бы вы ни предприняли, я помогу вам; если же, сударыня, несмотря на мои мольбы, вы будете упорствовать в решении прогнать меня…
— О, — прошептала молодая женщина, — прогнать вас! Какое слово вы произнесли, Реми!
— Если вы будете упорствовать в этом решении, — продолжал Реми, словно она ничего не ответила, — я-то знаю, что мне делать, и наши долгие изыскания, отныне бесполезные, завершатся для меня двумя ударами кинжала: один из них поразит сердце известного вам лица, другой — мое собственное.
— Реми! Реми! — вскрикнула Диана, приближаясь к молодому человеку и повелительно простирая руку над его головой. — Реми, не говорите так! Жизнь того, кому вы угрожаете, не принадлежит вам, она — моя. Вы знаете, что произошло, Реми, и это не сон. Клянусь вам, в день, когда я пришла поклониться уже охладевшему телу того, кто… — Она указала на портрет. — В тот день — говорю я вам — я прильнула устами к отверстой ране, и тогда из глубины ее ко мне воззвал голос, его голос, говоривший: «Отомсти за меня, Диана, отомсти за меня!»
