По адресу заговорившего о честности и морали сказал:
— Только старые девы берегут свою никому не нужную невинность!
Основоположники возражали на каждое заблуждение Ильича текстами из Маркса, но тот на каждую цитату приводил из Маркса же несколько цитат в свою защиту, и те терялись. Чертова память у этого озорника! Всю марксовскую литературную требуху наизусть помнит! И творца научного социализма его же словами в своего единомышленника превращает. И все клонит к тому, что прежде всего надо разрушить ненавистное самодержавие!
— Все средства для этого хороши. И массовой террор, и обман, и провокация, и убийства, и бунты, и глупость масс, и Христос, и дьявол!
Вронч-Вруевич послушался данного ему Зиновьевым совета: прежде чем выступать в коллективном центральном органе, отправился побеседовать с Ильичом на его квартирку. Но и здесь осторожный Ильич не захотел откровенничать. Пошли на свой Светлояр, на Женевское озеро, взяли лодочку и вдвоем поехали покататься. И тут оборотливый Вронч понял, что надо ставить карту не на Плеханова, а на Ленина. Учуял, что этот человек победит в начатой им игре против основоположников, которых Ильич называет то резонерами, то соглашателями и социал-предателями. К удивлению своему, Вронч убедился, что видимое содружество Ленина с Плехановым — тоже игра, необходимая Ильичу временно в процессе борьбы за власть. Заговорил Вронч о Плеханове, «отце русской социал-демократии», в почтительном тоне, а Ильич и огорошил:
— Господин в перчатках и с тросточкой! Теперь нужны не идеологические болтуны, а практические политики…
Вронч порадовал Ильича завоеванием Максима Горького: к социал-демократам присоединился.
— Этого, Владимир Дмитриевич, мало. Необходимо, чтобы он присоединился к нам с вами…
Вронч посмеялся над Горьким: плохо разбирается в марксизме, видно, что знаком с Марксом только по компилятивным брошюркам.
— Да не в этом дело! Нам нужно его имя, как вывеска для международного пролетариата. Учителя поставим… Луначарского[466] надо. Живо обработает!
В разговоре Ильич то и дело употреблял выражение «нам с вами» и этим положительно завоевал Вронча. Тот подобострастно поддакивал Ильичу, и они оказались полными единомышленниками. Ильич пошутил:
— Погодите, вместе управлять делом будем. Вас государственным канцлером сделаю!
Оба посмеялись…
— Чем черт не шутит, Владимир Ильич!
— Верно, Владимир Дмитриевич! Кстати, маленький совет. Мне сказали, что вы тут с Дмитрием Кудышевым компанию водите. Будьте осторожней с этим перевертнем… Не откровенничайте!
— Откуда у вас эти сведения?
— Сорока на хвосте принесла, Владимир Дмитриевич.
Вронч покраснел и начал объяснять: он привез Кудышеву письмо от жены из Никудышевки. Беседовали исключительно по семейным делам. Никакой откровенности!
Оказалось, что Дмитрий Кудышев, которого еще в Сибири завоевал Ильич, как только сорганизовалась партия социалистов-революционеров, перебежал к ним.
— В герои захотел? А у нас нет вакансии…
— То-то в Россию собирается. Жаловался, что брат ему деньги перестал высылать…
Заговорили о новой сорганизовавшейся партии эсеров. Вронч, в угоду Ильичу, подшучивать над этими идеологами мелкой буржуазии начал. Ильич не поддержал:
— Пусть бросают бомбы! Дело и нам полезное. А мужичков мы все-таки у них отберем. Без мужичка и нам не обойтись. Тут, Владимир Дмитриевич, на вас сильно рассчитываю… На ваших правдоискателей…
XXIIIГорд и честолюбив был «отец русской социал-демократии». Хитрый Ильич сразу подметил эту слабую струнку Плеханова и начал все чаще на ней поигрывать. Знал, кого на какую удочку можно поймать! Веру Засулич очаровал своей буйной ненавистью к самодержавию и русским царям, о которых говорил с кровью в глазах и дрожью в голосе и революционным темпераментом, которым та объясняла все словесные еретические выходки этого исключительного фанатика революции. Разбив в центральном органе единодушие по отношению к собственной персоне, Ильич, ловко маневрируя этими симпатиями и антипатиями, начал поодиночке отодвигать на задний план старцев, основоположников[467], пока глаза их не раскрылись и пока они не почувствовали общей опасности. Тогда спохватились, да было поздно: Ильич успел уже сильно укрепить свои позиции как в России, так и за границей.
Озорник и хулиган марксизма к своим рукам вожжи прибрал и почувствовал себя Архимедом, нашедшим точку опоры, чтобы, освободившись от «мягкотелых слюнтяев» — как он называл стариков, — повернуть колесо исторического процесса…
Спохватились старички и натравили на дерзкого еретика самый крупный тогда авторитет социалистический, Каутского[468].
В «Граде Незримом» необычайная сенсация: в партийном органе социал-демократов, в «Искре», появилось открытое письмо Каутского[469] с осуждением как тактических приемов Ильича, так и его бессовестной демагогии, извращающей праведную веру. Взволнованно радуются и эсеры, и старички-основоположники. Первые радуются тому, что марксисты сами секут друг друга, а вторые — тому, что теперь хулиган марксизма авторитет свой потеряет, а они снова возвысятся и станут блюсти чистоту риз марксистских… Пишет на радостях один старичок другому старичку:
— Итак, первая бомба отлита, и с Божьей помощью Ленин взлетит на воздух.[470]
Даже Бога на радостях вспомнил — так приятно было читать письмо непререкаемого авторитета Каутского!
— Необходим общий план кампании против Ленина. Взрывать его, — так взрывать до конца! Надо выпустить на него еще Розу Люксембург[471] и Парвуса[472]. Это, знаете, для того, чтобы ударить по лбу наших меднолобых, рассеять гипноз и сделать их восприимчивее для аргументации по существу, а не для одних сакраментальных словечек…
Радуется старичок, а его все-таки страхи и сомнения обуревают:
— Но как быть? Заполним ли мы «Искру»? Может быть, выпустить против Ленина коллективный протест? Плеханов против этого: слишком много чести. Соображение правильное. Но как быть?
А Ильич прет себе вперед, локтями расталкивая праведников. Он все взвесил и рассчитал: победа будет за ним, а потому, отбросив все побасенки о стыде и совести, — действуй!
Воля железная, глаз меткий, хитрость дьявольская, душа свободна от всяких буржуазных добродетелей, гордость сатанинская. Когда-то Раскольников говорил: «О, как я понимаю пророка Магомета с саблей на коне! Велит Аллах и повинуйся, дрожащая тварь! Прав пророк, когда ставит где-нибудь батарею и дует в правого и виноватого, не удостаивая даже объяснений. Повинуйся, дрожащая тварь, и молчи, не желай, потому — не твое дело!»[473] Говорить-то он говорил, а сделать не смог, потому что не хватило смелости через Христа и его слюнявую мораль перешагнуть, а вот он, Владимир Ульянов, перешагнет через все пороги! Только таким путем и можно сдвинуть мир с мертвой точки. Пусть для этого потребуется море крови и реки слез. Его не растрогают дети с кувшином слез матери, который растрогал гауптмановского Гейнриха в «Потонувшем колоколе»…[474]
Над «героями» Ильич смеялся, а сам был с головы до пят пропитан жаждой всемирного героизма, жаждой воссесть на трон вождя всемирного пролетариата. И на этом пути нет ничего недозволенного, нет ничего святого, нет решительно ничего, о чем стоило бы пожалеть!
Где-то в сокровенности души пошевеливалась еще радость отмщения русским царям за убийство любимого брата, кровь которого так и осталась неотомщенной…
В интеллигентском «Граде Незримом», на берегах Женевского озера, созревал тайно будущий Антихрист и Великий провокатор мира сего.
Но не пришел еще час его…
Евгений Чириков.
Моравия, с. Роскошь.
Лето 1929 г.
Книга четвертая
I
Когда-то и критика, и читатель жаловались на то, что вся наша литература и искусство пропахли «мужиком» и что даже в великосветских салонах и гостиных воняет «мужицкой избой»…
Давно прошли эти времена. «Мужик» пропал со всех горизонтов искусства и литературы. Только одинокое «Русское богатство», где отсиживались обломки разгромленного народничества с Михайловским и Короленко во главе, продолжало во всех своих отделах долбить русскому человеку, что в огромном царстве, где «мужик» остается основным кормильцем и защитником государства, мужика никак не скинешь со счетов русской экономической и политической жизни.
Царь и его правительство по-прежнему стремились укрепить трон на «дворянине», а новая идеологическая интеллигенция, сотворившая себе кумира из «рабочего», превратила «мужика» в некоторую алгебраическую величину с отрицательным знаком, с которой все-таки необходимо было считаться при разрешении задачи построения социалистического рая по рецептам нового евангелия от Карла Маркса. По этим рецептам надлежало «выварить мужика в фабричном котле». Итак, для правительства — только дойная корова, терпеливая и выносливая, для интеллигенции — сырье для выделки необходимого пролетариата…
