Близился день решающего нападения. Было решено вломиться через городские ворота. Нацелились на северные и восточные. Из леса привезли два ствола могучих грабов, уложили их на колеса–роспуски. Свинцовой тяжести тараны подкатили на двадцать сажен к воротам под прикрытием щитов, и в рассветной дымке воины Ильи и Василия по одной команде двинулись на штурм ворот. Полусотня воинов, ухватившись за поперечные жерди и суки, за верёвки, стремительно покатили орудия к воротам. Удары были так сильны, что не только не выдержали дубовые ворота, но и рухнули поставы и балки. Штурмующие ворвались в город. Силы были неравными, и литовцы не устояли под мощным натиском русских.
Однако в этот рассветный час к городу подошло двухтысячное королевское войско, и, когда Илья и Василий узнали об этом, было уже невозможно вырваться из города без боя. Встретившись с Василием, Илья сказал:
Надо, не мешкая, пробиваться клином. Мы покатим тараны на врага и пробьём их строй. А в городе нам не устоять.
— Придётся идти с одним тараном. Мой застрял в воротах: колеса поломались, — признался Василий.
- Ладно, пробьёмся с одним. — Илья подскакал к сотскому и приказал: — Матвей, разворачивай таран и кати на врага, что в воротах и за ними.
Сотский Матвей понял, что от него требует тысяцкий. Вмиг воины по его команде развернули таран на городской площади, конные воины встали рядом и клином пошли в пролом за ворота на королевских воинов. Нападение на них было столь неожиданным, что никто не мог устоять на пути русских. Князь Илья вместе с Глебом и Карпом рубились впереди, разили тех, кто успел отскочить от тарана. Воины, идущие за князем, расширяли, прорубали коридор, уже близко было свободное неширокое поле, за которым высился спасительный лес, но прискакала королевская сотня гвардейцев, и сеча завязалась с новой силой. Князь Илья врезался в самую гущу врагов. Глеб и Карп рубились бок о бок с ним. Подтянулись сотни Василия. Гвардейцы короля попятились. Но среди них нашёлся отменный рубака, он подскакал к Илье и скрестил с ним оружие. Они обменялись многими мощными ударами, и всё-таки один ловкий удар достиг цели. Гвардеец пронзил Илье бок выше бедра. Князь Илья чудом не свалился с коня и упал ему на шею. Карп подхватил повод коня князя, а Глеб достал отважного шляхтича саблей. В те же минуты таран пробил последний ряд гвардейцев, и сотский Матвей со своими воинами прикрыл князя Илью, удаляясь к лесу. Прорыв удался, все сотни Ильи и Василия вырвались из «хомута» и ушли в лес. Королевское войско не преследовало отступающих: Сигизмунду нужен был Слуцк, а не уничтожение своих подданных.
Оставшиеся воины Ильи и Василия — всего лишь около тысячи добрались до своего лагеря, укрытого в лесу. Князя Илью уложили на повозку, взялись спешно перевязывать рану. Нашёлся пожилой ратник Пимен, который умел лечить раны. Когда его привели к повозке, он остановил воинов, перевязывавших князя.
— Так нельзя. Вы ему не поможете, а погубите. — Пимен сказал Карпу: — Положись на меня, сотский, я подниму князя на ноги.
— Хорошо. Будешь ходить за князем, пока он не сядет в седло.
Илья потерял много крови и сильно ослаб, но говорить был в состоянии. Он подозвал Карпа:
— Карпуша, бери полусотню и пробирайся в Бельск. Узнай, как там матушка–государыня. В случае чего веди её в Бреславль, в наш город, и меня в нём ждите.
— Исполню, князь, как велено, — ответил Карп.
— Иди с Богом.
Князь перекрестил верного соратника. Как только Карп с полусотней уехал в глубь леса, к Илье подошёл князь Василий Глинский.
— Вижу, тебе худо, князь Илья, но надо убираться отсюда, пока не нагрянули королевские людишки, — сказал он.
— Нужно уходить, — согласился Илья. — Куда двинемся?
— К Минску мой путь, к братьям. И мне должно опередить Сигизмунда.
— Уходим вместе, ежели не буду обузой.
— Как можешь такое говорить! Сей миг люльку спроворим, покатишь, как у Христа за пазухой.
Воины собрались быстро. Илье сделали из холстины люльку, подвесили её между двух коней, и ещё до полудня остатки войска двух князей двинулись лесными дорогами на север от Слуцка. Князь Илья переносил путь с большим трудом. Два раза он терял сознание. Под Минском он вынужден был расстаться с князем Василием.
— Ты меня прости. Что ни говори, обуза я тебе, княже Василий.
— И то, — согласился Василий. — Лежать тебе надо под оком лекарей.
— Воинов я тебе оставляю, себе лишь полусотню возьму.
А через сутки, как простились с князем Василием, Глеб понял, что князя Илью надо спасать от смерти. Рана начала гноиться. Мази Пимена не помогали, не заживляли рану. Встретив на пути лесную деревушку у истоков реки Вилии, Глеб решил остановиться в ней. Это была русская деревня Песьяны, и староста оказался дельным мужиком. Он держал пасеку и пользовал сельчан мёдом и разными снадобьями, приготовленными из пчелиного молочка и из пчелиного клея–узы. Это тёмно–зелёное клейкое вещество староста Кирилл ценил дороже золота, потому как знал его чудотворную силу.
Едва Илья попал под опеку старосты, уложенный в его просторной хате на топчан с соломенным тюфяком, как Кирилл попросил всех уйти из хаты и вместе с женой Дарьей взялся «вытягивать князя из лап косой», как он выразился. Он снял с Ильи окровавленные одежды. Дарья обмыла князя, и Кирилл деловито, словно всю жизнь спасал ратников от смерти, принялся за лечение раны. Он промыл её крепкой хлебной водкой, сделал помазок из липовой мочалки, пропитал его узой и прочистил рану на всю глубину. После той же узой обмазал края раны, наложил сверху холстину, смоченную пчелиным молочком, и велел Дарье: Упеленай сердешного. Даст Бог, оклемается.
Дарья запеленала Илью по пояс чистым льняным полотенцем. Семь дней и ночей Кирилл и Дарья по очереди коротали время близ ложа Ильи, раз в сутки смазывая рану и меняя примочки. С каждым днём силы Ильи прирастали, он уже был в ясной памяти и умолял Кирилла разрешить ему встать. На восьмой день кудесник Кирилл, улыбаясь в сивую бороду, сказал:
- Теперь, княже, косая тебя не достанет, ушёл ты от неё. Вставай.
Он похлопал Илью ладонью–лопатой по плечу. Илья поднимался с топчана осторожно, Кирилл поддерживал его. Встав на ноги, князь почувствовал в них дрожь, к столу шёл, держась за старосту. Он улыбался, но улыбка была по–детски виноватая: дескать, простите меня, никудышного.
- Добро, добро, княже, — подбадривал Илью Глеб. — Через недельку и в седло поднимешься.
- Поднимусь, — уверенно отвечал Илья, — всё идёт на поправку.
Если у князя Ильи всё шло, как должно, то у его верного соратника Карпа одна неудача сменялась другой. В Бельск Карпу не удалось пробраться: русских близ города хватали без разбора. Ворота города были закрыты днём и ночью и охранялись королевскими стражами, а среди них могли быть и те, кто знал Карпа по Кракову.
Оставив полусотню в лесу, Карп два дня пропадал в посаде, пытаясь хоть что‑то узнать о судьбе великой княгини. У северных ворот ему, наконец, кое‑что прояснили, и он проведал, что, когда в Бельск вошло королевское войско, через день из города уехали четыре кареты, много возков и повозок и их погоняли не меньше сотни воинов. Куда они уезжали, никто не знал, только указывали на север. Вернувшись в лес, Карп сообщил воинам: Узнал я мало. Город занят королевскими войсками, а государыню, сказывают, изгнали из Вельска, куда неведомо. Теперь нам в монастырь путь. Он тут неподалёку.
Конная полусотня двинулась лесными тропами в сторону монастыря Святого Серафима. Карп ехал грустный. После неудачи под Вельском он не питал надежд на то, что чего‑нибудь добьётся в монастыре. Добравшись до обители и дождавшись вечера, Карп вновь оставил ратников в лесу, а сам, накинув поверх кафтана и брони свитку из веретья, отправился пешим к монастырю. Подойдя к воротам, он постучал в оконце. За воротами не было слышно признаков жизни. Карп постучал сильнее. Вскоре за калиткой раздались шаги и голос: «Кто на ночь глядя смущает покой Божьего дома?»
- Отвори, брат, двери, — попросил Карп, — я паломник, и мне надо к отцу Нифонту на исповедь.
Открылось оконце, и показалось круглое, без усов и бороды лицо монаха, похоже, скопца.
- Э–э, брат, опоздал ты. Нет ноне Нифонта в обители, проговорил он мягким женским голосом.
— Кто же теперь за игумена?
— А никто, — и, перейдя на шёпот, привратник рассказал Карпу: — Ноне здесь, брат, литовцы поселились. А отца Нифонта и братию угнали один Бог знает куда. Только меня и оставили, русичей заманивать. Ждут они кого‑то. Вот и тебя впустить мог, да не выйдешь вспять, хоть и паломник.
— Спасибо, брат. А государыни не было в те дни, как изгоняли?
— Она до литвинов приезжала, венчалась. А вот товарка её, Пелагея, являлась, и бабу–кормилицу с двумя чадами привезла.
