Это было наше первое семейное Рождество за многие годы, и моя жена каким-то образом убедила свой клан переправиться через океан и провести его здесь, в Перл-Холле. Каждый год мы летали в Штаты по этому случаю, но Козима устала — трое новорожденных стали бы испытанием для буквального святого — и ей хотелось, чтобы ее семья дома отпраздновала это событие.
Я не понимал ее склонностей до настоящего момента, наблюдая, как дети моего зятя суетятся вокруг внушительного поместья, как если бы это была игровая площадка, видя, как моя жена разделяет любовь к нашему дому со своими сестрами и братом и ухаживает за их партнерами. С нашими традициями и удобствами.
Перл-холл ощущался настоящим домом в тот момент, когда я вновь поставил Козиму рядом с собой в качестве его хозяйки, и он снова ощущался как дворец в тот момент, когда мы привезли Эйдона домой из больницы, но это был первый раз, когда я понял, что вместе мы с женой создавали новое наследие этого места.
Оно никогда больше не будет клеткой для рабов или тюрьмой для своих наследников. Наши дети вырастут, зная, что это дом, как и любой другой, — место любви и тепла с новой историей, построенной на преданности и эмоциональной щедрости. Они будут передавать эту историю своим детям, а от них — к следующим, и так далее, пока наследие, которое закончилось с Ноэлем, не будет навсегда забыто и смыто со стен и территории Перл-Холла многими, многими годами смеха моей семьи.
Запах измельченных осенних листьев и теплых специй возвестил о ее прибытии, прежде чем тонкие руки обвили меня за талию, и Козима прижалась к моей спине.
— Привет, муж, — сказала она с веселым британским акцентом.
Ее голос никогда не забудет эти последние следы своей родины, но с годами она все больше и больше приспосабливалась к моим британским извращениям и манере говорить. В ее речи я наслаждался отзвуками своей страны. Это было еще одно напоминание о том, как я сделал ее своей.
— Привет, жена, — ответил я, потянув ее вперед, чтобы взять ее лицо в свои руки и посмотреть в любимые золотые глаза.
В первые годы нашего воссоединения я питал тайную, ужасающую веру в то, что наша любовь слишком хороша, чтобы быть правдой. Что в любую минуту она осознает свою ошибку выбора меня и уйдет к черту из моей жизни.
Но этот момент так и не наступил.
Вместо этого каждый день, когда я просыпался рядом с ней, я понимал, что особый взгляд в ее глазах был создан только для меня. Этот взгляд превратил ее глаза из чистого золота в теплое медово-масляное, мягкое и податливое от любви и подчинения ко мне.
Это выражение отразилось в ее дорогих мне глазах, когда я посмотрел в них сверху вниз и почувствовал, как зеркало этого чувства появилось в моей груди.
— Как я стал таким удачливым ублюдком? — спросил я ее, прежде чем схватить ее губы в крепком, карающем поцелуе.
Когда я, наконец, насытился — на данный момент — я отстранился и с чисто мужским удовлетворением наблюдал, как она несколько раз ошеломленно моргнула, прежде чем прийти в себя. Она протянула руку и обхватила пальцами мои запястья, все еще удерживающие ее лицо, и улыбнулась своей улыбкой на миллион долларов.
— Ты прекрасно знаешь, как тебе это удалось, Ксан. Ты заплатил за меня цену.
— Нахалка, — отругал я, щелкнув языком, прежде чем протрезвел и слегка согнул колени, чтобы оказаться с ней на уровне глаз. — Я заплатил цену не богатством, а жертвой. Почти четыре года без тебя были хуже любого наказания Сизифа или Тантала.
— Согласна, — сказала Козима, твердо кивнув, прежде чем снова рухнуть с блаженной ухмылкой. — Ты теперь счастлив, муж?
Я снова посмотрел через ее голову в гостиную, когда Кейдж Трейси начал играть на пианино, а Себастьян встал, чтобы пригласить мать потанцевать с ним. Данте и Елена ссорились из-за партии в шахматы, которую они начали в том же месте, где Кози однажды играла с Ноэлем перед камином, в то время как Эйдон и Жизель тщательно красили поезд, который стал первым ранним рождественским подарком.
Это было настолько прекрасно, что вызывало тошноту у человека, который не верил в любовь большую часть своей жизни.
Я сказал это своей жене.
Она откинула голову назад и засмеялась своим хриплым, искренним смехом. Я позволил этому окутать меня, пока держал ее в своих объятиях, и когда она выпрямилась, я поддался порыву поцеловать ее еще раз.
Дверной звонок разнесся по всему дому, заставив всех остановиться в веселье.
Мы были все вместе, ни одного близкого человека не забыли, поэтому было любопытно, что кто-нибудь приедет в Сочельник в закрытую усадьбу.
Я был удивлен, что охранник пропустил кого бы то ни было через ворота без разрешения.
Так продолжалось до тех пор, пока моя жена не улыбнулась, как кошка, которая собиралась съесть чертову канарейку.
— Мышонок, — опасно протянул я. — Что ты натворила?
Ее улыбка была злобной, когда она выскользнула из моих рук и поспешила открыть дверь, нетерпеливо прогоняя Риддика, когда он пытался отобрать у нее это дело.
Я поймал взгляд Себастьяна, когда он стоял со своей матерью в объятьях, и мы разделили момент опасения.
Мы оба догадывались, кого Козима могла пригласить в наш дом.
Не кого-то, а кое-кого определенного.
Мгновение спустя из Большого зала раздался мужской и женский голоса, а через мгновение после этого дочь и сын Жизель и Сина тащили за руку двоих человек, а Козима следовала за ними.
— Смотри, папа, — крикнул Тео своему отцу. — Адам и Линнея здесь!
Воздух в комнате потускнел, веселая атмосфера была залита бензином, а затем загорелась секундой позже, когда высокая, по общему признанию великолепная женщина, державшая Тео за руку, тихо сказала: «Привет всем».
Мне не нужно было смотреть на Себастьяна, чтобы понять, что он разрывается от ярости и страдает от боли. Все остальные отошли от шока и поддались порыву быть вежливыми, несмотря на неловкую ситуацию. Я остался стоять в дверях, пока остальные приветствовали бывшего лучшего друга и бывшего любовника Себастьяна, выражая свою солидарность зятю, которого я полюбил и уважал.
Его глаза остановились на мне, и он слегка наклонил голову в знак благодарности.
— Себастьян, — сказал Адам Мейерс сильным и уверенным голосом, когда он шагнул вперед после обмена приветствиями с остальными членами семьи, глядя на мужчину, находившегося в другом конце комнаты. — Иди сюда и поприветствуй нас.
— Мы просто пришли пожелать тебе счастливого Рождества, Себ, — сказала Линнея своим мягким, лирическим голосом, умоляя, где Адам говорит жестко.
Они составляли поразительную пару, стоящую там. Царственная и суровая манера поведения Адама была результатом его британского аристократического воспитания, в то время как Линнея была слегка экзотической и совершенно очаровательной со своими светлыми волосами и стройным телом, одетым в кашемировое платье.
Темная внешность Себастьяна была идеальным фоном и дополнением к ним обоим, но, стоя в другом конце комнаты, невозможно было сказать, насколько физически или эмоционально они могли быть совместимы друг с другом. Тогда или — если этим двум новичкам есть какое-то отношение к этому — сейчас.
— Себастьян. — Голос Адама прорезал воздух между ними, словно кнут. — Иди сюда.
Себастьян мгновенно двинулся вперед, хотя его поза говорила о непокорности и униженном гневе. Он напомнил мне Козиму, когда я впервые заставил ее подчиниться, дерзкую и благородную, но глубоко тянущуюся к доминированию.
Я поискал ее позади Адама и заметил на ее лице двойное недоумение.
У Адама и Себастьяна явно была более великая история, чем мы предполагали раньше.
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — сказал я жене.
Она закусила губу и пожала плечами.
Себастьян достиг Адама, остановившись с ним лицом к лицу в воинственном вызове. Они долго смотрели друг на друга, энергия потрескивала в комнате так сильно, что даже тройняшки молчали в своей кроватке.
