— Это даже красиво, — сказал я бодро. — А как живот? Даже не чувствуешь?
В ее глазах отразился ужас.
— Что живот… Я обезображена…
— Ты же воин, — ободрил я. — Амазонки так и вовсе эти вторичные половые срезали, чтобы не мешались в бою. На животе, уверен, никакой дыры.
В ее светло-голубых глазах блеснула влага, я виновато вздохнул, видя, как там начали собираться озера чистейших слез.
— Это так ужасно…
— Разве ты ходишь с обнаженной грудью? — спросил я. — Или ходишь где-то тайком?.. Но перед жадными мужскими взглядами? Нет? Тогда чего, не понял?.. Все хорошо, ты жива. А шрамы только украшают… ага, ну, в смысле, да. Если ты воин.
Она слабо покачала головой.
— Это ужасно. Лучше умереть….
Я подумал, предложил буднично:
— Вообще-то могу попытаться убрать. Если, конечно, хочешь избавиться от так украшающих боевых шрамов.
Ее глаза широко распахнулись, но пара слез все же сорвались, прорвав запруду, и побежали по впалым щекам, оставляя блестящие мокрые дорожки.
— Это… шутка?
— Я мог бы попытаться, — сказал я, — но мне надо доверие пациента. Желательно, полное.
Она сказала с мольбой:
— Сэр Ричард! Делайте со мной, что хотите!.. Только сделайте этот ужасный шрам хотя бы не таким заметным!
Я опустил ладонь на ее правую грудь, другой взялся за левую, на беспомощный взгляд Боудеррии ответил молча, что для полноты ощущений и сравнения необходим здоровый образец. По ее щекам начал расползаться несвойственный ей жаркий румянец, веки вздрогнули и опустились.
В моих пальцах тоже странное жжение, а в теле пошла вверх-вниз горячая кровь, ну да, это же лечение так действует, а ты что подумал, ну и что, если обычно не так, а в этот раз именно так…
Никогда не думал, что мои пальцы и ладони такие чувствительные, смотрю в ее почему-то смущенное лицо, а сам чувствую каждый нюанс и каждое движение кожи, буквально вижу, как толстые грубые рубцы медленно опускаются под плотно прижимающей их ладонью, медленно растворяются, исчезают, рассасываются…
Наконец рубцы перестали ощущаться ладонями, но я держал эти трепетные чаши, закрепляя результат, чтобы не было отката, отдачи, пусть иммунитет закрепится, да и чтоб воспалений не было, мало ли какие бактерии попали в кровь с арбалетной стрелой…
Боудеррия прошептала, не поднимая век:
— Не получилось?
— Да как тебе сказать, — сказал я медленно и неохотно убрал ладони. Разогретые моим жаром ее груди колыхнулись и замерли в ожидании, глядя вверх острыми красными сосками, затвердевшими, как речная галька. — Посмотри, не бойся. Я же смотрю… и тебе можно.
Она открывала глаза медленно, со страхом, но когда взгляд скользнул на грудь, непонимание длилось одно мгновение, затем лицо осветилось такой чистой радостью, словно у ребенка, что вместо порки получил конфетку.
— Даже шрама… нет?
— Как видишь, — сказал я гордо. — Кожа чистая, нежная, белая, не видавшая солнца. Ни шрама, ни царапин, ни следов зубов.
Она с минуту смотрела все еще ошалело, потом приподнялась, огляделась.
— Где мои доспехи? Сэр Ричард, отвернитесь!..
Я сказал в благородном возмущении:
— Боудеррия, я же сейчас лекарь, а кто нас стесняется?.. Перед лекарями вообще раздеваются донага…
— Ага, щас, — сказала она мстительно.
Я отвернулся, слушал, как собирает верхнюю часть кожаных доспехов и торопливо соединяет ремешками. Когда разрешила повернуться, левая половинка кожаного панциря сидит, как влитая, но правая, и без того пробитая стальной арбалетной стрелой, оттопыривается, потеряв ремешки. Сверху хорошо видна чистая белая грудь, не целованная солнцем, нежная, как у ребенка.
— Ну вот, — сказал я с энтузиазмом. — Лучше придумать трудно! Хорошо сидит.
Она посмотрела с подозрением на лице. — Да?
— Точно, — с жаром подтвердил я. — Еще бы и вторую также… В смысле, оттопырить.
Она наморщила нос.
— Сэр Ричард, вы же отныне герцог!
— Прости, — сказал я, — герцог — да, должен. И обязан. А еще ему надлежит. Ладно, продолжу герцоговинить. Ты все-таки вперед не лезь!
— Не хочется напоминать, — заявила она ядовито, — если бы не полезла, вашу светлость уже вороны бы клевали! Или местные жуки.
— Это еще бабка надвое сказала, — заявил я. — Может быть, пауки. А теперь вот ты клюешь. Живот не болит?
Она потрогала в том месте, куда стальной клинок проник на ширину ладони.
— Нет. Спасибо, сэр Ричард! Надеюсь, за это умение вас не слишком сильно будут тыкать вилами в аду. Чем-то очень уж вы угодили дьяволу, раз наделил вас таким даром.
Я кивнул, взял меч на изготовку и пошел крадучись, Тиларет Стойкий должен быть уже близко, чувствую.
Боудеррия двигалась сзади, легкая, как моя тень, но я видел по отражению в стене, как свободной рукой то и дело проверяет, в самом ли деле ни одного шрамика, не иллюзия ли…
Выступ каменной стены уплыл в сторону, за нею открылось пустое пространство, массивный стол, а на нем юлотой поднос с кристаллом, размером с бычью голову. Шагах в трех под стеной пылится большое зеркало на грех ножках.
Боудеррия при виде кристалла ахнула, глаза засветились, как у кошки в темноте, увидевшей толстую жирную рыбу.
— Какое… чудо… Это алмаз? И сколько он может стоить?
— Драгоценность камня, — буркнул я, — зависит от массы заблуждений.
— Заблуждений?
— Не надо вводить в меня заблуждение, — посоветовал я. — И себя тоже. Заблуждения тоже следует менять.
Она прошептала зачарованно:
— Только не такие…
— Так ты, — сказал я с изумлением, — оказывается, женщина?
Она фыркнула, не отрывая взгляда от кристалла:
— А вы что думали?
— Большие сиськи еще не делают женщиной, — сказал я резонно. — Вообще не делают, если уж честно. Ладно, бери кристалл, поместишь в свою корону. Или в ожерелье на шее…
— И вы меня с ним толкнете в воду?
— Не обязательно в воду…
Я огляделся, придвинул золотой поднос с кристаллом на другой конец стола, подошел к зеркалу, смахнул пыль и паутину с поверхности. Боудеррия в недоумении смотрела, как я подвигал его, повернул, наконец в нем блеснуло солнце.
Яркий прямой луч ударил сквозь темную, так показалось, пещеру и вонзился в кристалл. Сверкающая радуга, немыслимо радостная и чистая, как в тот первый день, когда ее увидели люди, сойдя на берег с ковчега, рассыпала ликующий свет в пещере.
Боудеррия охнула. Я задержал дыхание и медленно- медленно поворачивал кристалл. Краски смещались, первыми ушли фиолетовые, синие и голубые, стали блекнуть зеленые, зато спектр желтый и оранжевый расширился, заиграл оттенками.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
