«Давая солдатам разрешение грабить, ты даешь свободу рук псам войны»?
«Дай солдатам разрешение грабить», Америка.
Но это голубое мерцание вовсе не космический корабль, на который я типа хочу попасть, оно каким-то образом проскальзывает мимо него, это… черт.
Гигантская акула? Через мгновение я воссоздаю выморочную картину – «Челюсти 3D», ее любой узнает, – но причина, по которой она выморочная, была в том, что на сей раз она состоит из сияющих дронов.
Это флот Лемми, выстроенный наконец, как он хотел на Четвертое.
Это его большая несмешная шутка над Пруфроком. Для него – это дар, на который он потратил кучу времени, чтобы не запустить нашу коллективную травму. Но мне приходится напоминать себе, что он той ночью не был в воде, только прочитал об этом позднее, и то с разрешения матери.
Я выговариваю себе за то, что мысленно предоставляю ему шанс за шансом, тогда как он каким-то образом причастен к происходящему – давать вторые шансы означает приглашать преступника на кофе, чтобы обговорить с ним ситуацию, – но… он так защищал меня у Фила. Как встал передо мной на седьмом уроке, оберегая меня от Харрисона и Баннера.
Это не может быть он. Я ему не позволю.
Правда… то, что забавно и хорошо для него, ничуть не забавно и не хорошо для остальных из нас.
Так обстоят дела, когда тебе семнадцать. Наглядный тому пример – я. А Холмс и Харди давали мне шанс за шансом, когда я ничуть не была достойна этого, когда каждый раз я только пользовалась полученным преимуществом, всегда считала дни до моей следующей крупной выходки, когда я смогу взять реванш у этого ненавидимого мною места.
Я прошу прощения, мистер Холмс. Шериф.
И спасибо вам, сэры.
Вам не обязательно было верить мне. Не следовало верить. Девушка, Которую Невозможно Обнять – да, такая я.
Но это не значит, что я не нуждалась в объятиях.
Так что нет, Лемми здесь ни при чем. Он, возможно, считает, что все мы удивлены, улыбаемся вопреки тому, что в небесах парит невероятная акула.
– Спасибо, – бормочу я только ему, учительница школьнику, а потом его обтекает эта онлайн-штриховая акула, синее сияние поглощает его на мгновение, когда у меня перехватывает дыхание, потому что я уверена, что у него есть плохой план прокатиться в этом воздушном шарике, похожем на акулу, чтобы создалась иллюзия, будто его переваривает свет.
Я отступаю, спотыкаюсь, пытаюсь увидеть это мгновение во всем его величии.
Моя левая рука и предплечье обмазаны самодельной медвежьей приманкой Сета Маллинса, но это уже никого не волнует – медведи исчезли.
Когда я снова принимаюсь искать глазами Лемми, акула ныряет вниз, к напорной стороне плотины, флотилия дронов, вероятно, перепрограммирована, и силуэт Лемми, слава богу, на прежнем месте, его лицо в круге сияния, испускаемого экраном телефона, он видит все происходящее, оценивает.
Но я знаю, что вид с того места, где нахожусь я, лучше. Иначе и быть не может.
Дроны, пикируя, выдавливают акулу наверх, они выстраиваются вплотную друг к другу, борются за место. Это увеличивает акулу в два-три раза, а потом она полностью исчезает на долгую секунду, стирается с пыльного пальца света, который есть «Дикая история Пруфрока, Айдахо».
Или… она не исчезает. Исчезает, но не совсем. Свет от проектора только гасит синее сияние флота. И его крохотные роботизированные составляющие продолжают устремляться вниз в том же строю, давая нам возможность увидеть на миг кибернетический эндоскелет этой акулы, ее тень, огромную и нечеткую, на фоне документалки Хетти, тень, которая через миг снова теряется в оболочке синего сияния и резко проявляет себя по достижении верхушек деревьев.
Она со свистом проносится над тем, что вроде бы является головами зрителей, поглощенным их фильмом про эту ночь Хеллоуина.
Я делаю шаг назад, ничего не могу с собой поделать – акула все еще словно окостеневшая, она не снует из стороны в сторону, как это делают, плывя, настоящие акулы, – и вижу невероятное: кто-то в нескольких футах передо мной держит поднятой руку в черной перчатке, чтобы пальцы могли ощутить это магическое движение. Я вижу, что это женщина, потому что при вытянутой вверх руке ее бедро выставлено вперед с изяществом, недоступным мужчинам. А может быть, дело в том, как изгибается ее спина, когда она поднимает руку?
Перестав наблюдать за акулой, я ловлю себя на том, что размышляю: кто из находящихся здесь настолько пожелал бы прикоснуться к этой акуле, что стал бы вот так тянуться к ней. Кто, кроме меня, много-много лет назад.
Это дает мне целую секунду свободы действий, но если я стою здесь, тянусь к этой загадочной чаше Грааля, то кто тогда я, которая стоит здесь и наблюдает за всем этим? Неужели прошедшие восемь лет были всего лишь восемью секундами после того, как я тогда вскрыла вены у себя на запястье в городском каноэ? Неужели мое сердце все это время выкачивало остатки моей жизни в воду, пока мозг цеплялся за жизнь, закидывая меня из одного слэшерного цикла в другой. Не попала ли я на «Лестницу Иакова»? Английскую версию «Спуска»? Я – Анна Пакуин в конце режиссерской версии «Тьмы»?
Кажется, я затаила дыхание. Жду, что реальность склонится в одну или другую сторону, как рыба, выброшенная на берег. Она задыхается на воздухе, ее рот беззвучно открывается и закрывается.
Мой рот.
Кто бы это ни был, на ней черная накидка, словно она подобрала и надела на себя драный дождевик-пончо для защиты от этого кровавого дождя.
Вот только я вижу какую-то искру на ее пончо.
Мое лицо холодеет. Все мое тело холодеет.
– Нет, – говорю я, непроизвольно делая шаг назад.
Но да.
Я знаю эту искру. Она с плаща Батюшки Смерти.
Когда кто уж это есть поворачивается, я вижу удлиненную белую в тон накидке маску Призрачного Лица, и от этого мне следовало бы с криком броситься в туннель моей головы, потому что никто, кроме меня, не мог сотворить такое место, в котором я предпочла бы жить, вместо того чтобы жить здесь, потому что все, кого я знаю, умирают.
Но… Что?
Это Призрачное Лицо, вот только у него изо рта торчит язык, как в фильме «Очень страшное кино». Как… нет, нет, пожалуйста.
Это первый набор масок, что принесла Шарона на наши сессии. Я никогда даже не спрашивала, что она сделала с ними, после того как они тоже оказались до смешного неправильными. Я решила, что эти дурацкие
