Громыко избегает конкретизировать, на какие личные планы я намекаю. Допускаю, что они так или иначе достигли его слуха, ибо особой тайны из желаний сойти с дипломатической орбиты я не делал. Но чтобы посол предпринимал подобный демарш во время визита генерального секретаря? С него станет, возьмет и обратится напрямую к Брежневу, сопроводив заявление об отставке вредными комментариями.
– Решительно с вами не согласен. Но раз вы ставите вопрос, будем его рассматривать.
Министр пережил минуты растерянности в тот же день или на следующее утро, когда при нем и Н. С. Патоличеве генеральный говорит мне:
– У меня на этот раз не получится встречи с сотрудниками посольства. Ты поблагодари их от моего имени за работу. Скажи, мы видим, как вы здесь крутитесь. Может, у тебя есть какие-то вопросы, где я помогу?
Министр ел меня глазами. Весь в ожидании – стану я излагать аргументы в пользу смены посла или нет? Мне театр ни к чему. Обещание рассмотреть мое обращение насчет отставки дано. Расстанемся не на склочной ноте. Поэтому поднимаю совсем другую тему:
– Товарищи в посольстве будут вам признательны за оценку их труда. Во всех звеньях представительства много людей достойных, несущих службу по совести. Они работают, правда не зная, за какую зарплату.
После небольшой паузы я продолжаю:
– Вы, Леонид Ильич, привыкли, что послы обращаются к вам с просьбами о приведении зарплаты в соответствие с растущими ценами. Я же просил бы не урезать окладов нашим сотрудникам.
– Как так?
Кто-то когда-то привязал зарплату за границей к доллару США. Немецкая марка девальвируется, соответственно нам тут же понижают денежное содержание, как если бы от курса доллара зависели потребительские цены в ФРГ. Есть и другие бюрократические шедевры. С 1926 г. уровень зарплаты за рубежом ориентирован на так называемый «бюджетный набор». Пару месяцев в году два сотрудника посольства и торгпредства тем и занимаются, что рыщут по магазинам, чтобы задокументировать, сколько стоят галоши, кальсоны и т. п. Многие товары, к коим пристегнут набор, здесь исчезли из обихода, но наших чиновников это не волнует. Давай эрзац. Зато не предусмотрено трат на книги, газеты, кино, радио, телевидение. Бриться положено раз в неделю. Мыться и того реже. Лекарства, очки – вне сметы. Каменный век.
Брежнев не верит своим ушам.
– Ты шутки шутишь.
– Нет, он верно докладывает, – поддерживает меня Громыко.
– Если верно, то отчего мы выставляем себя на посмешище?
– МИД и МВТ много раз порывались отменить устаревший порядок, но Министерство финансов…
Генеральный секретарь прерывает Громыко:
– Страшнее Минфина зверя нет? В течение месяца доложить предложения мне лично. Безобразие. По пустякам не в состоянии договориться в правительстве. Все тащат наверх.
Месяца через полтора метод исчисления зарплаты во всех советских загранпредставительствах был изменен. Кто-то выиграл от этого. Были и потерпевшие. Но меньше стало приписок и обманов, которые как ржа разъедают, подогревают другие пороки.
С рассмотрением моего заявления о возвращении в Москву Громыко не спешил. Он мог воспользоваться тем, что летом 1973 г. я сломал себе позвоночник, и аккуратно отправить меня на покой по болезни. Громыко не захотел прибегнуть к удару ниже пояса.
Почему я сам не взял медицину в союзники? Отвечу без утайки. Врачи предлагали выйти на пенсию по инвалидности. С подобным статусом наука, любая другая более или менее активная деятельность оказывались для вас закрытыми. В сорок семь лет от роду – рановато. Надо было восстановиться и уже потом опять приниматься за свое.
Громыко получал от меня регулярные напоминания о том, что просьба об отзыве остается в силе: в 1974 г. (после сложения В. Брандтом обязанностей канцлера), в последующие годы по разным поводам и без поводов. Начальник секретариата министра В. Г. Макаров докладывал мои письма Громыко, а тот распоряжался – оставлять без ответа.
Зайдем с другого фланга. Летом 1975 г. ставлю в известность Л. И. Брежнева – я не считаю нужным и полезным свое дальнейшее пребывание в Бонне. Он воспринимает обращение спокойно. Судя по всему, министр что-то говорил ему.
– А как ты видишь свое будущее?
– Если вы предоставите мне определить его, то выбор падет на науку.
– Иноземцев в науку, Арбатов туда же, теперь ты. Тепло и никакой ответственности. Придумаем для тебя что-нибудь другое.
На следующий год разговор с генеральным о моем будущем получился более продолжительным и конкретным. Меня пригласили перейти в ленинградский Эрмитаж. Генеральный секретарь был чужд искусству, изобразительному в особенности. Для него оно являлось родом баловства и утех. Отвергнув идею с Эрмитажем, Брежнев «твердо обещает решить мой вопрос» после того, как я проведу его второй визит в ФРГ. Потом спрашивает:
– А каковы у тебя отношения с Громыко?
– Однозначно не обрисуешь. То как, будто лучшего желать нельзя, то…
– Незачем тебе по возвращении идти в МИД. Давай условимся так: сразу после повторной моей поездки в ФРГ я тебя отзываю и сам предложу тебе работу.
– Согласен, но, прежде чем затверждать мое будущее, хоть намекните, куда спровадите.
В 1978 г., встретив Брежнева, я ехал с аэродрома в отведенную гостям резиденцию – замок Гимних в одной машине с Громыко. Генеральный в курсе, что я настаиваю на немедленном отзыве. Не вредно будет освежить мое требование также в памяти министра.
– Семь лет в Бонне более чем достаточно. Если по часам, отданным работе, то здесь год за два надо считать.
Министр в раскованном настроении.
– Декабристы сидели дольше.
– Готов досиживать в Сибири.
– Раз вы такой настойчивый, будем решать. Правда, вот Анатолий Федорович два десятилетия в Штатах – и ничего. Москва без него не завяла.
– С Добрыниным дело ясное. Без него Вашингтон не может.
Во второй день визита, будучи наедине с Брежневым, говорю ему:
– Вы человек слова. В 1976 году вы твердо обещали отозвать меня с дипломатической работы после вашего нового визита в ФРГ. Помощники, видимо, сообщили вам, что мое намерение сменить род занятий твердо, как никогда.
– И без помощников я помню и подтверждаю свое обещание. Считай, что вопрос решен.
Я не видел Брежнева с полгода, и перемены к худшему бросались в глаза. Чаще всего он пребывал во взвинченном состоянии, и сопровождающие лица, включая Громыко, старались не попадаться ему на глаза. Не по летам старый человек, числившийся лидером великой державы, отдавался в общество телохранителей и обслуги.
Перечить ему, по медицинским соображениям, не полагалось. Все дела обделывались за спиной генерального. Оставалось поймать момент, чтобы заручиться его формальным «добро». Подступало время какого-то мероприятия, остатками воли Брежнев взнуздывал себя, читал заготовленные А. М. Александровым и А. И. Благовым бумажки. Даже под задававшиеся по ходу бесед вопросы тут же строчились ответы, которыми вооружался главный гость.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
