– Не страшно? – спросил он.
– Да нет, конечно.
– И мне не страшно. А жаль.
– Вы ищете страха?
– Я ищу жизни – в разных ее проявлениях. Потому что живу сейчас так, что порой не понимаю – дождь идет оттого, что на улице ноябрь, или оттого, что апрель. Понимаете?
Я неуверенно кивнула. Чем же надо заниматься, чтобы так обо всем забывать?
– Я иногда три раза в неделю летаю. Просыпаясь, не понимаю, в каком я городе. В прошлом году купил новую квартиру и до сих пор в ней путаюсь.
– Большая, наверно, квартира… – осторожно заметила я.
– А! – Петер махнул рукой. – Ну, большая… Пока ночью дойдешь до кухни, воды попить, весь сон пройдет… Может, сядем? Посидим немного… Отсюда такой вид красивый на окрестности.
– Вы не художник и не имеете отношения к искусству, – теперь уже сказала я.
– Не художник. Но я рисую и фотографирую, хотя почти никто этого не знает.
Солнце, которого утром почти не было, все же вышло. Дымчатая пелена, покрывавшая небо, рассеялась, и теперь на нем плавало несколько веселых кудрявых облачков. День и дальше обещал быть очень теплым. Я сняла Ийкину светлую толстовку, в которой мне весь день было так уютно и приятно, и повязала ее вокруг пояса.
– У вас есть дети? – спросила я Петера.
Он прищурился. И, как мне показалось, с некоторым усилием ответил:
– Есть.
И я поняла – он очень не хочет говорить о своей личной жизни. Точнее, не хочет отвечать на вопросы. И, кажется, ему совсем не интересна моя жизнь. Он ищет чегото, чему, наверно, и названия не знает.
Я встала.
– Я пойду?
Петер с удивлением посмотрел на меня. Может, я всетаки чегото не поняла?
– Нет, пожалуйста, еще посидите… – Он постучал рукой около себя по земле.
И я загляделась на его руку. Эта рука не знает ни топора, ни отвертки. Скорей всего, не знает даже руля.
Идеальный мужской маникюр, красивые длинные пальцы, без колец, без шерсти, без натруженных вен, без царапин и ссадин. Возможно, эти руки привыкли летать по клавишам компьютера, быстро набирать нужный номер телефона и… и еще, конечно, крепко держать около себя нужную в данный момент женщину.
Я перевела взгляд на лицо незнакомца. Я так и не поняла, какой же он национальности. Кажется, есть еврейская кровь, может быть, половина. Мне попрежнему мешало его сходство с нашим политиком, лицо которого среди шестисеми явных политических лидеров страны известно всем настолько, что любой школьник может его худобедно нарисовать. А спрашивать, как часто в простоте душевной спрашивают за границей: «Where are you from? И откуда ж вы, милчеловек, приехали?», мне почемуто не хотелось.
Да ведь и он тоже меня не спрашивал. В этом была некая прелесть – без принадлежности к стране, к национальности, мы говорили о чемто общем и необязательном, и очень важном в тот момент. О том, как странно сидеть на теплой полуголой земле – и правда, здесь, высоко, местами почвы почти не было и только гдето елееле пробивались редкие травинки. О том, что море отсюда кажется изумруднозеленым. О птицах, летающих вокруг и не приближающихся к самой верхушке вулкана. Об удивительном запахе – горячих недр земли. О том, что так можно просидеть, глядя на море, невероятно долго и ни о чем особо не думая. Просто смотреть и ощущать себя частью мироздания.
Петер прилег на землю, опершись на один локоть. Я сидела рядом, вытянув вперед ноги. Иногда, когда я делаю чтото для себя неожиданное, я попрежнему, как и двадцать и тридцать лет назад, думаю – а как бы к этому отнеслись мои родители? Что бы они сказали, увидев меня сидящей на склоне действующего вулкана, с голыми коленками, очень веселую и спокойную, в компании совершенно незнакомого иностранца?
– Мой отец всегда считал, что лучший отдых – сойти с корабля в неожиданном месте и дальше идти пешком, – вдруг сказал Петер.
Я улыбнулась и промолчала, потому что почувствовала, что он вовсе не ждет от меня ответа и рассказа о моем отце.
– Море – удивительно яркое и гладкое, как будто нарисованное наивным ребенком. Просто не верится, что такое бывает… – Он бросал маленькие камешки вниз по склону, и в тишине было слышно, как они скатываются вниз.
А я смотрела не на море, а вниз, на редкие деревья, коегде еще растущие на одном склоне. Наверно, за этим стоило ехать так далеко. Чтобы узнать, что на склонах действующего вулкана Этна на острове Сицилия растут… березы. Они были кряжистые, как и остальные деревья, будто чуть прибитые к земле, с короткими ветками, и не такие нежные, как растут у меня во дворе, под окном, но это были настоящие березы.
– Красиво, правда? Красиво и необычно. Это надо впитывать в себя, а не снимать. Когда снимаешь, суетишься, выбираешь ракурс, и ничего в душе не остается… Вот и вы тоже ничего не фотографируете… – прервал мои размышления Петер, перевернувшись на живот и глядя на меня снизу вверх. Почемуто от его взгляда мне на секунду стало неловко… словно только что произошло то, о чем у нас и речи не было. – А это не ваш муж там бежит? К нам, похоже… – продолжил он, не меняя позы. – Симпатичный такой… руками машет радостно… как будто искал вас весь день и всю ночь. И, наконец, нашел…
Я посмотрела в ту сторону, куда кивнул Петер. К нам быстро, почти бегом, приближался очень крупный, налысо бритый мулат в горчичножелтой рубашке с короткими рукавами и бриджах с веревочками по бокам. Мулат действительно махал рукой и улыбался. Поскольку больше никого на склоне рядом с нами не было, шел он, по всей видимости, к нам.
– Не ваш? – еще раз спросил Петер, перевернувшись теперь на спину.
– Нет. Точно не мой, – покачала я головой.
– Тогда, значит, мой, – потянулся со вздохом Петер и улегся поудобнее, положив руки под голову. Увидев мой удивленный взгляд, он объяснил: – Не муж, конечно. Ох… поверенный в делах, шофер, врач… Кто еще? Верный телохранитель… переводчик… Верный, прекрасный Юлиус. Сейчас вас познакомлю. Вот скажи мне, мой друг, – сразу обратился он к запыхавшемуся мулату поанглийски, – есть ли у нас в стране такие прелестные блондинки? Такие спокойные, невозмутимые, уверенные в себе.
Я осторожно посмотрела на Петера. Нет, похоже, он не шутил, говоря это. Хотя…
– Я рад, что вы целы, здоровы и… и что я вас нашел, – ответил ему, отдуваясь, Юлиус.
– Ага… – снова вздохнул Петер. – Но я же сказал: два дня меня нигде нет.
– Но вообщето прошло четыре, – заметил Юлиус, садясь перед нами на корточки и ненароком оглядывая меня с ног до головы.
– Сэр… – подсказал ему Петер.
– Сэр! – кивнул головой Юлиус. – Прошло четыре дня, с тех пор, как вы… – Юлиус помотал головой и пробормотал чтото неразборчивое.
