Несколько картин запомнились: лесная хижина, старик в тёмном плаще с капюшоном (у Жерара почему-то сжалось сердце от непонятной боли), и маленький ребёнок на звериной шкуре, и я — мать этого ребёнка, а старик говорит мне что-то очень важное — и страшное… А ребёнок смотрит на нас так, как будто он старше нас обоих на тысячи лет…
Огромный пышный зал, заполненный разодетыми в тяжеловесные наряды людьми… На возвышении — я, причём неясно, мужчина или женщина. Я вижу насквозь эти людей, наблюдаю копошение их мыслишек, сосредоточенных вокруг золота, интриг и низменных потребностей. И я не сомневаюсь в своём праве карать и миловать…
Какой-то средневековый город — европейский. Цветы в моих руках, запах моря, солнце над головой… А потом — толстый монах с поросячьими глазками, и ощущение мерзости того, что он хочет со мной сделать… Боль — я всаживаю нож в своё собственное горло и давлюсь-захлёбываюсь кровью…
Звёзды, звёзды, звёзды… Мириады звёзд, полыхающих ослепительным голубым блеском, — словно рука исполина высыпала на чёрный бархат бездонный ларец с драгоценностями… Фигура прекрасной в своём совершенстве женщины, летящая среди этих звёзд. И это существо — тоже я… — с этими словами Лизетта медленно поднесла ладони к лицу и провела ими по лбу и щекам, будто омывая пылающую кожу невидимой живительной влагой, и замолчала, подбирая фразу.
Жерар Рану смотрел на дочь, не отрываясь и боясь моргнуть, чтобы не упустить что-то чрезвычайно важное. Лицо Элизабет заострилось, приобрело хищные черты. В глубине глаз, глядящих внутрь себя, мерцал огонь; слова приобрели весомость и значимость, и тяжесть металла. Такой профессор не видел её никогда.
— Так вот, отец, когда я взяла в руки твой подарок, я вдруг поняла: вот оно! Мне непросто передать словами, что я почувствовала: то, что амулет живой, я осознала сразу, только говорить об этом я не намеревалась. Я разговаривала с ним, пока шла к себе, и потом, роясь в книгах… И камень слышал и слушал меня! — Элизабет взглянула отцу прямо в глаза, и Жерару стало не по себе от этого взгляда.
— Я не всё рассказала вам… Амулет не только услышал, он ещё и ответил мне. Да, да, ответил! Я услыхала, нет, восприняла где-то тут, — девушка коснулась ладонью своего лба, — голос … И в голосе этом присутствовали приязнь и искренняя радость: «Это ты, сестра, здравствуй! Как хорошо, что ты сумела ответить, и что мы нашли тебя! Подожди совсем немного, и мы придём за тобой. Тебе не место в этом Мире, он не твой. Он, этот Мир, слишком юн и слишком жесток — посмотри…». А потом включился телевизор, и… мне показали ближайшее будущее. Интересно, если бы я взяла и позвонила в Нью-Йорк, смогла бы я предотвратить? Но самое интересное, что я и не собиралась предотвращать — пусть всё идёт своим чередом. Жестоко? Но это закон, Закон Познаваемой Вселенной!
Анн-Мари то ли ойкнула, то ли всхлипнула, и тут же Лизетта стала прежней — только глаза блестели, да лицо было куда бледнее обычного.
Хрупкое и зыбкое Нечто, материализовавшееся в гостиной уютного загородного европейского дома начала двадцать первого столетия, таяло и распадалось. Профессор истории и археологии мсье Жерар Рану даже не удивился, когда он услышал звук, с которым оно рассыпалось. И только через несколько секунд он понял, что звук этот — мелодичная трель телефонного звонка.
— Жерар? — голос Марселя Прево подрагивал, и это означало, что произошло что-то совершенно непредставимое: например, сразу и вдруг растопилось ледяное покрывало Антарктиды или атмосфера Земли внезапно счистилась сама собой с планеты, как шкурка с перезревшего банана. — С подобным я ещё не сталкивался, да и вы, я полагаю, тоже. Впервые мой любимый девиз «На любой вопрос можно найти ответ!» оказался неверен — на вашу Загадку ответа нет. Эта ваша штучка вообще никак не реагирует ни на какие внешние воздействия — она просто игнорирует любые наши попытки распознать, что же оно такое есть. Вы слышите меня, дорогой мой профессор? Нам с вами надо встретиться, и чем скорее, тем лучше! Я приеду через час.
— Да, да, конечно, я жду вас, — не ответил, а скорее выдавил из себя Рану и добавил, уже повесив трубку и обращаясь к Элизабет. — Это Прево. Он скоро будет. Ты знаешь, Лизет, не надо ему говорить то, что ты мне только что рассказала. Не надо — во всяком случае, пока не надо.
Глава пятнадцатая. Дыхание неведомого
Морис Бувэ откинулся на высокую спинку стула и потёр указательным пальцем кончик длинного хрящеватого носа.
— Марсель, ты даже не представляешь себе, что всё это значит, и какой ты мне сделал подарок — одним лишь фактом твоего приезда ко мне с этим! Я всегда знал, что это произойдёт, знал! Выражаясь привычным для тебя языком былых лет, можно сказать примерно так: ты заключил самую удачную сделку в своей жизни, старина, — сделку с Вечностью! Пусть даже это звучит несколько высокопарно.
Профессор Рану никогда не мог однозначно определить профессию и род занятий сидевшего напротив них сухощавого человека неопределённых лет: где-то между пятидесятью и восьмидесятью годами. Мсье Бувэ был старинным приятелем Марселя Прево — если такие люди, как Прево, вообще могут иметь приятелей. В молодости они даже работали вместе, резвясь на пару в мутной водичке биржевых спекуляций. Потом их пути разошлись, но только лишь для того, чтобы вновь сойтись, сойтись с неумолимостью рока.
Господина Бувэ называли и экстрасенсом, и магом, и практикующим астрологом, и ясновидящим, и знахарем, и (естественно!) просто шарлатаном. И все эти определения были неверны, точнее, каждое из них (за исключением шарлатана) было верным только лишь отчасти. Морис избегал чересчур тесного общения с экзальтированными домохозяйками и психически неуравновешенными типами, хотя мог бы без особого труда жировать на тучной ниве всёвозрастающего общественного интереса к паранормальным явлениям. Нет, он помогал по мере сил, принося облегчение страждущим; но ориентировался исключительно на своё желание помочь нестандартным способом в нетипичной ситуации, совершенно не стремясь сделать из своих знаний и способностей нескудеющую кормушку и источник безбедного существования.
Отношение мсье Бувэ к материальным благам окружающего мира вообще было своеобразным, очень даже неординарным для той социальной среды, в которой он жил. Морис признавал, конечно, реалии товарно-денежных отношений, но избегал фетишизации благосостояния, в плену которой пребывало подавляющее большинство населения так называемых цивилизованных стран планеты по имени Земля в начале двадцать первого века от Рождества Христова. Он хорошо знал, что необходимое и достаточное количество денежных знаков, потребное для поддержания существования на приемлемом по общественным меркам уровне у него так или иначе появится (причём отнюдь не криминальным путём!), возможность размышлять сохранится, так зачем тогда тратить время и жизненную энергию на погоню за преходящим?
Его отношения с Марселем Прево вряд ли можно было назвать просто дружескими: люди, подобные господину директору Фонда, практически свободны от нефункциональных эмоций, не относящихся к сфере практической целесообразности. Сохранение и поддержание этих отношений всецело могло быть объяснено тем самым невероятным чутьём, коим наделён был г-н Прево: чутьём на нужных и полезных для его дела личностей. Мориса тоже вполне устраивал подобный статус кво: ведь он получал финансовую подпитку именно за ту деятельность, которой отдавался со всей своей сохранившейся с молодых лет кипучей энергией.
Три человека сидели за столом в небольшой своеобразно обставленной комнате. За окном летели низкие серые тучи — вестники не столь далёкой уже зимы, — и пламя камина отбрасывало причудливые тени на стены с развешенными на них деревянными масками языческих тотемных идолов. Огонь высвечивал потемневшие от времени корешки толстенных фолиантов, укрывшихся на книжных полках, и превращал в живой рубин налитое в высокие бокалы вино. А на середине стола расположилась чёрно-белая Загадка, расстелив блестящей змейкой тонкую цепочку из неведомого металла.
Морис Бувэ быстрым движением ещё раз перелистал лежавшую перед ним тонкую пачку листов бумаги, испещрённых отпечатанными на лазерном принтере цифрами и буквами, и отодвинул её в сторону. Профессор Рану хорошо — почти наизусть! — знал уже содержание этого документа: в строчках убористого текста в сжатой форме излагались результаты попыток понять, что же представляет собой амулет. И все выводы объединяло одно общее — присутствие в них отрицательной частицы «не».
