Через три часа у Лили онемели от холода руки и ноги и она ушла еще до окончания смены, так и не получив зарплату.
Две недели спустя она столкнулась с похожими условиями, когда пришла взять интервью у сортировщиц кофе. Здесь было не так сыро, как на рыбном заводе, но на этом различия, по сути, заканчивались. «Кофейные девушки», наряду со швеями, были в числе немногих женщин, которых можно было встретить в порту. Несмотря на обманчиво красивое название профессии, работницам приходилось нелегко: работа была тяжелой и требовала большой физической силы.
– Мы получаем не больше двадцати марок в день, – призналась одна из работниц, которая вышла из зала, чтобы выкурить сигарету и столкнулась у дверей с Чарльзом и Лили. – Начинающие так и вовсе получают по сорок пфеннигов. И это за двенадцать часов работы, причем им неважно – беременная ты или нет. А беременных здесь много, можете мне поверить. Больше их никуда не берут. Многим девушкам приходится брать дополнительную подработку по вечерам, потому что на здешнюю зарплату не выживешь. Вдобавок за нами строго следят. Стоит опоздать на несколько минут – назначают штраф в виде дополнительной смены. Штрафуют и за смех, и за разговоры. А пожалуешься бригадиру – мигом вылетишь.
Она показала им черный ход, и они пробрались внутрь, где, прежде чем их прогнал охранник, успели побеседовать еще с несколькими работницами и своими глазами увидеть, как трудно приходится здесь женщинам. На их счастье, хотя охранник и выглядел разъяренным, он не торопился их догонять, так что они легко ускользнули. У Лили возникло ощущение, что его скорость как-то связана с грозным видом ее провожатого.
Вскоре Лили написала гневную статью, в которой, среди прочего, было упомянуто название фирмы.
И к ее удивлению, статью напечатали.
А на следующий день в редакцию явился разгневанный управляющий предприятия, который требовал опровержения и угрожал судебными исками. Чтобы избежать общественного недовольства, компания опубликовала ответ, в котором утверждалось, что на кофейных складах тяжелую работу выполняют исключительно мужчины.
– Но я видела все это собственными глазами! – пожаловалась Лили редактору.
– И теперь люди об этом знают, – успокоил он. – Но компания не могла оставить такого рода обвинения без ответа. В городе знают, на чьей стороне правда. В конце концов, закона, обязывающего работниц молчать, нет, а значит, они, вероятно, рассказывали об этом годами. Но мы привлекли к проблеме внимание широкой общественности, это уже что-то!
– Да, но они же просто врут! – воскликнула Лили, ничуть не смягчившись.
– Начало положено, Лили. У работниц нет тарифной ставки, и в данный момент они никак не могут изменить свое положение – если только не организуются и не объявят всем складом забастовку, что вряд ли произойдет. У них нет группы защиты интересов, но чем больше шума нам удастся поднять, тем скорее дело сдвинется с мертвой точки. За один день здесь ничего не изменишь.
Лили кипела от гнева, но делать было нечего. Оставалось только писать дальше.
* * *
С каждым днем она все больше погружалась в работу, сосредоточившись в последние недели на проблеме проституции. Она посещала архивы и библиотеки, опрашивала женщин и сутенеров и даже обращалась к полицейским, но те наотрез отказывались отвечать на ее вопросы. В законе был параграф, запрещающий создание публичных домов на всех территории Рейха, но Гамбург от него отказался. Так что дело процветало, и городские власти почти ничего не предпринимали, чтобы ему помешать – на надзор за нравственностью было выделено всего восемь офицеров. Судя по тому, что за последние несколько десятилетий число зарегистрированных проституток выросло в несколько раз, древнейшая профессия была как-то особенно дорога ганзейцам. В городском архиве Лили нашла старую брошюру 1861 года, в которой подробно рассказывалось о том, как девушек, словно товар, полуголыми выставляли в витринах, чтобы завлечь покупателей с улицы.
– Ну, хоть это теперь запрещено, – пробормотала она, с отвращением листая брошюру.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– По моим оценкам, в Гамбурге более двух тысяч женщин заняты этим ремеслом! – сообщила она Йо однажды вечером, изучая свои записи. – И это при том, что решением Федерального совета от 1871 года все публичные дома должны быть закрыты. Вместо этого их просто переименовали, и они по сей день спокойно продолжают работать.
Йо кивнул.
– Я знаю, – ответил он.
– И всем все равно. Но даже если бы власти что-то предпринимали… У них там повсюду расставлены часовые, только представь! Стоит на горизонте появиться полицейским, как все мигом сворачивается, чтобы продолжиться как ни в чем не бывало после их ухода. Думаешь, хотя бы у одного сутенера за это время отобрали концессию? Нет! Теперь они называют свои заведения приютами, и ничего ты с ними не сделаешь.
Йо сердито хмыкнул.
– Полиция здесь бессильна, это верно. Но, должен сказать, мужчинам тоже нелегко. Приходится быть осторожным, когда идешь по отдельным кварталам – иногда тебя чуть ли не силком затаскивают в такие дома. Женщины налетают, как фурии, – и попробуй, пройди мимо!
Лили подняла голову.
– В самом деле? – резко спросила она, и он покраснел.
– Так мне рассказывали, – сказал он, сделав ударение на последнем слове, и целиком сосредоточился на огне, который как раз пытался разжечь.
Лили мгновение смотрела на него, нахмурившись, а затем продолжила писать.
– В любом случае, лучше бы государству взять это дело под контроль. Тогда, по крайней мере, женщины больше не будут зависеть от сутенеров, – сказала она, не отрывая взгляда от листа бумаги.
– Не одно, так другое, – заметил Йо. – Кроме того, сутенер не самая главная проблема этих женщин.
– Но лучше все-таки без него, – заметила Лили.
– В детстве я думал, что эти женщины – танцовщицы. – Йо вдруг рассмеялся. – По крайней мере, так сказала мне мать, когда я спросил ее об этом. – Он пожал плечами. – Но они всегда хорошо относились к уличным детям, иногда давали нам сладости.
– Но ведь они не плохие женщины. Просто бедные! – резко сказала Лили.
– Не все. Говорю тебе, среди гамбургских проституток есть такие зловредные и испорченные бабенки, которые готовы перерезать горло за талер и оставить человека истекать кровью в канаве.
– Ах, правда, и откуда же тебе это известно?
Он откашлялся.
– Мне рассказывали! – повторил он. – Кроме того, я же вырос рядом с публичным домом «Баркхоф». Он находился прямо за углом.
– Хотела бы я познакомиться с твоими «рассказчиками»!
Йо рассмеялся.
– Не спрашивай меня о моем прошлом, и я не буду спрашивать тебя о твоем, – ушел он от ответа.
– Нет у меня никакого прошлого! – сердито буркнула Лили.
– А у меня есть. И я стыжусь его лишь частично. – Йо подмигнул ей. – Ну, а теперь мне пора на работу!
– Уже? – разочарованно воскликнула Лили.
Он встал и наклонился, чтобы поцеловал ее на прощание, но она тут же обвила его руками.
– А если я попрошу тебя задержаться? – промурлыкала она, покрывая поцелуями его шею.
– Ну, пара минут у меня найдется, – смеясь, ответил Йо и взял Лили на руки.
* * *
Одним серым мартовским днем на Фюлентвите произошло нечто неслыханное. В грязный, узкий переулок, меся колесами грязь, пищевые отходы и экскременты, свернул роскошный одноконный экипаж. Лошадь шла медленно, проезд иногда был так узок, что карета грозила застрять между домами. Наконец, она остановилась перед домом № 21.
На немощеную улицу медленно и осмотрительно шагнула пожилая женщина. Когда ее трость и красивые туфли погрузились в грязь, она раздраженно скривилась. Хотя ее появление не осталось незамеченным и на тротуаре уже образовалась небольшая кучка зевак, женщина, казалось, ничуть не оробела. Она спокойно спросила у них дорогу и с высоко поднятой головой проследовала в указанном направлении, волоча по земле длинные юбки.
