Выполнили его просто так – хотели острых ощущений. Об этом, разумеется, никому не сказали. Один из таких полетов едва не закончился летным происшествием. Летим мы из Малина на Як-11. Я в передней кабине, он в задней. Тут он говорит мне: «Знаешь, мне в Москве обещали выдать вместо унтов новые бурки. Давай, если хочешь, поменяемся унтами, мои новее твоих. Мне их все равно сдавать на склад». Я согласился. Решили обменяться сразу после посадки, не заруливая на стоянку, чтобы не терять время и сразу вылететь из Дубровиц в Москву.
Как только самолет приземлился, я еще на пробеге стал снимать унты. Для этого мне пришлось нагнуться. Слышу, двигатель стал работать на больших оборотах. Поднимаю голову и вижу, что самолет несется, словно на взлет, в сторону стоянки звена управления дивизии, где находились Ил-10. Я резко убираю газ и начинаю тормозить. В этот момент Вася кричит: «Ты что, взлетать собрался?» – «Да нет, – отвечаю, – думал, что это вы дали газ. Вижу, впереди стоянка, взлететь не успеем, поэтому и убрал обороты». Поворачиваю голову назад и не вижу Васю. Оказывается, он тоже наклонился вниз и делал то же, что и я. Наклоняясь вперед, один из нас зацепил плечом сектор газа и установил его во взлетное положение. Фактически самолет оказался неуправляемым. К счастью, мы это вовремя заметили и успели остановить самолет. Опоздай мы на какие-то секунды, и летного происшествия не избежать. Наши непродуманные действия могли нам дорого обойтись.
В этот день, 13 февраля 1950 года, у нас родилась дочь Ольга. Через несколько дней Вася на своем «козле»-«Москвиче» привез ее из роддома в Дубровицы. Нам с Полиной было интересно, как на ее появление отреагирует старшая дочь Валя, которой еще не было и двух с половиной лет. Она привыкла иметь дело с куклами и подумала, что это тоже кукла, только живая и говорящая. Пользуясь тем, что осталась с ней в квартире наедине, раскрасила ей щеки губной помадой. Когда Полина пришла домой и увидела краску, то подумала, что это кровь, и ужаснулась. Но, подойдя ближе, все поняла и успокоилась. Короче, пока они росли, проделок, как и у всех детей, было множество. Видеть все это порой было забавно.
Подполковника Кореняка, прибывшего вместо Корзинникова, я знал еще на фронте. Он был заместителем командира 154-го гвардейского полка 307-й штурмовой дивизии. К нашему полку он имел самое непосредственное отношение. Познакомившись с нашей мотористкой Леной Мартьяновой, женился на ней. Был в хороших отношениях с Пстыго, но как только Лена ушла из полка, дружба их фактически прекратилась. Лена с Полиной училась в одном ШМАСе в Красноярске. Они были знакомы еще до службы в полку и поддерживали отношения до последних дней ее жизни. Виктор Константинович был на десять лет старше меня, однако эта разница нисколько не мешала ни в работе, ни во взаимоотношениях. На фронте он совершил более восьмидесяти боевых вылетов на Ил-2, надеялся на присвоение звания Героя Советского Союза, но, как и многие летчики дивизии, имевшие на это право, не получил его. Единственным исключением был летчик его полка Купцов, которому это звание было присвоено посмертно. Как потом выяснилось, он оказался живым и до конца войны находился в плену.
Из ГДР, где Кореняк проходил службу после войны в составе Группы советских войск, он перевелся по личной просьбе. Им с Леной хотелось побыстрее забыться после трагической гибели шестилетнего сына. Осмакову Виктор Константинович не понравился. Он показался ему недостаточно энергичным и расторопным. Об этом я узнал в середине шестидесятых годов от самого Осмакова, когда встретился с ним на аэродроме Домодедово. В разговоре я упомянул наших общих знакомых, проживающих в Подольске, в том числе и Кореняка. «Кореняк, Кореняк, – переспросил он, – это тот самый, который ни то ни се и летать боялся, и толково ничего делать не мог. Помню, помню такого».
Услышав такой отзыв о человеке, которого я знал с 1943 года, хотел ему возразить, но не стал делать этого, посчитав, что нет смысла. О том, что Кореняк не умел летать, Осмаков, видимо, судил по случаю, когда Виктор Константинович отказался лететь с ним на самолете Як-11. На нем он никогда не летал, а Осмаков, наоборот, летал только на Як-11. Кореняк вообще никогда не летал на истребителях, поэтому и рвения летать на Як-11 не имел.
Вскоре к радости тех, кто не любил этот самолет, а таких в дивизии было большинство, поступило распоряжение свыше передать все Як-11 истребителям. Осмаков любил все распоряжения выполнять быстро, в указанные сроки, но данное распоряжение выполнить не сумел. Наступившая оттепель вывела аэродром из рабочего состояния. Слякоть и лужи не позволяли летать с него, а Москва торопила: быстрее перегоняйте самолеты в Кубинку, машины очень нужны, план летной подготовки застопорился. На осмотр летного поля Осмаков пригласил меня. Было ясно, что с такой полосы работать нельзя, в чем он убедился сам. Пока мы осматривали поле, начался сильный снегопад, и в это время Иван Федорович вдруг задает мне вопрос: «Как ты думаешь, можно сейчас летать или нет?» Не помню, что я ему ответил, и тут же услышал второй вопрос: «Чем занимаются сейчас полки?» – «Наземной подготовкой», – ответил я. «Это не занятие, – сердито проговорил он, – кто сейчас летает?» – «Никто, товарищ командир, аэродромы везде такие». – «Я так и знал, что бездельничают, куда только смотрит начальник штаба? Не укажи я, что надо организовать полеты, ни он, ни командиры полков не додумаются это сделать. А вообще-то правильно, что не стали летать – снегопад вроде того, что был тогда в Малине».
Из разговора я толком не понял – то ли он так подходил к решению серьезных вопросов, то ли просто хотел увидеть, как я отреагирую. Примером тому мог быть случай, происшедший в День Советской Армии. В 18 часов в гарнизонном Доме офицеров началось торжественное собрание, на которое некоторые пришли навеселе. После завершения официальной части и небольшого концерта самодеятельности Осмаков вышел на улицу и, увидев на небе звезды, приказал командирам полков прибыть к нему. «Вы видите, какое небо, а мы не летаем. Давайте немедленно организуем полеты». – «Товарищ командир, сегодня праздник и мы к полетам не готовились, да и заявки на них в округ не давали». – «Ничего, мы организуем полеты кадров, для них особой подготовки не надо. Будем на спарке летать, на Як-11, а заявкой я сам займусь, позвоню командующему – он разрешит!» Командиры полков стали приводить любые доводы, лишь бы не летать: техсостава нет, личный состав не в летной форме. Пока переоденутся, пройдет много времени и т. д. «Весь день бездельничали, слонялись из угла в угол, а сейчас установилась погода с морозцем, только и летать, а вы не хотите – формы у них нет». Увидев меня в летной куртке, спросил: «Лазарев, ты готов сейчас лететь?» – «Так точно, товарищ командир, – на одном дыхании выпалил я, – но раз командиры полков говорят, что не надо, то, видимо, они правы. К полетам не готовились». В это время к нам подошел начальник политотдела полковник Лавренов. Отведя Осмакова в сторонку, он стал просить его не летать в эту ночь. Подойдя к командирам полков, Осмаков сердито сказал: «Раз не хотите сейчас летать, не будем. Действуйте по своим планам».
Затянувшаяся оттепель вела себя не совсем обычно: днем температура была плюсовая, а ночью столбик термометра опускался до десяти градусов мороза. Невыполненное распоряжение о перегонке Як-11 не давало покоя Осмакову, и он решил рискнуть: стал выпускать самолеты с раскисшего аэродрома. Машины на взлете сильно бросало из стороны в сторону, колеса зарывались в рыхлый мокрый снег. В любой момент они могли встать на нос или даже скапотировать. Смотреть со стороны на такой взлет было крайне неприятно. Осмаков находился около посадочного «Т» и каждому взлетавшему руками показывал: взлетайте с полуопущенным хвостом.
Но летчики поднимали хвост нормально, делая вид, что не понимают знаков комдива или нарочно не выполняли его рекомендации, чтобы позлить. В перегонке принимал участие и я. Взлетел с полуопущенным хвостом – машину не так тянуло на нос, как остальных. По возвращении в дивизию в коридоре штаба встретил машинистку, вышедшую из кабинета Осмакова. Она мне сказала: «Вы знаете, сейчас Иван Федорович беседовал со своим новым замом Туровцевым. Они говорили о вчерашних полетах. Осмаков похвалил только вас, сказав: «Я в Лазарева влюблен».
В конце зимнего периода обучения надо было провести дивизионные летно-тактические учения (ЛТУ). В один день надо было поднять в воздух всю дивизию. Но погода не благоприятствовала этому. В конце марта начал энергично сходить снежный покров. Ночные заморозки прекратились. Стало очевидно, что ЛТУ провести не удастся. Осмаков с этим смириться не мог. На взлетно-посадочную полосу уложили металлическую полосу, оставшуюся со времен войны.
В первых числах апреля установились отличные солнечные дни. Осмаков решил этим воспользоваться и стал проводить летно-тактические учения. Поднял по тревоге всю дивизию. С Подольского аэродрома на полигон Белоомут с полной боевой нагрузкой улетели два полка. Пока они находились в воздухе, солнце нагрело землю под металлической полосой и сильно размягчило непросохший грунт. Первые же севшие самолеты сразу показали, что для одиночных самолетов металлическая полоса еще может быть пригодной, но для использования большой группой она не пригодна.
