"Да возьми же ты себя в руки, Филипп Кондратьевич!" -- корил себя и горько сокрушался Телюков.
Он надеялся встретить Нину в столовой во время завтрака, но на работу она не вышла. Стол обслуживала другая официантка. У Телюкова в тревоге екнуло сердце и сразу же пропал аппетит. Выпил чашку кофе и поспешил домой. У ДОСа ему повстречался лейтенант Байрачный, закутанный в теплый женский платок -- Григорий часто болел ангиной, и несколько дней назад ему удалили гланды.
-- Здорово! -- на ходу бросил ему Телюков.
Байрачный откашлялся и сказал хриплым голосом:
-- Товарищ капитан, вы разве ничего не знаете?
-- Ты о чем?
-- Нина в лазарете. Мне сообщила об этом по телефону Биби. Оказывается, выпила что-то... ну, одним словом, отравилась.
Телюков оцепенел от неожиданности:
-- Вы... вы... шутите, лейтенант...
-- Такими вещами не шутят, товарищ капитан. Вы же знаете, что Биби теперь работает медсестрой в медпункте. Она и передала.
-- Да не может этого быть! -- Телюков стал бледен как мел.
-- Это правда, к сожалению.
Телюков побежал, увязая по колено в снегу, в медпункт. Опасаясь, как бы он чего-либо не натворил сгоряча, Байрачный поспешил вслед за ним. Войдя в палату, он увидел Телюкова возле койки, на которой лежала Нина. Байрачного поразило ее лицо: ни кровинки, ни малейшего признака жизни. Даже странно, как это живой человек -- а Нина, несомненно, была жива -- может так побледнеть! Посиневшие губы перекосила судорога, глаза полузакрыты, чуть поблескивают закатившиеся белки.
Неслышно подойдя к Телюкову сзади, Байрачный осторожно расстегнул кобуру и вынул пистолет.
-- Оставь, Гриша, -- обернулся Телюков. По щекам его текли слезы.
-- Нет, нет, оружие я все же заберу, -- сказал Байрачный и положил пистолет в свой карман.
Нина, вероятно, услышала его слова, сделала попытку пошевельнуться, губы ее дрогнули.
Тут же в палате стояли врач и Биби. Биби плакала, закрывая глаза рукавом халата. Врач молча смотрел на летчика, и в его взгляде можно было прочесть осуждение.
-- Ну, достаточно, товарищи! Пора по домам! -- распорядился он.
Телюков молча подчинился. Как пьяный, пошел он к двери, опираясь на Байрачного. В коридоре спросил доктора:
-- Она будет жить?
Тот пожал плечами:
-- Делаем все, что можно.
-- Умоляю вас...
-- Только без драм, -- рассердился доктор. -- Будет она жить или не будет, а я бы советовал вам, капитан, впредь с девушками не шутить...
-- Я не шутил!
-- Оно и видно! -- все так же сердито сказал доктор и затворил за собой дверь.
-- Вы гадкий человек! Вы... -- накинулась на Телюкова Биби. -- Нина такая хорошая, такая милая, а вы...
Байрачный схватил жену за руку.
-- Ну, ты не очень...
Биби вырвалась из его рук.
-- Тоже небось хорош... Ступайте отсюда!
-- Биби...
-- Ступайте, ступайте! -- и своими маленькими ручками она вытолкнула обоих летчиков за дверь.
-- Вот бессовестная! -- сконфужено, заикаясь, пробормотал Байрачный, неудобно чувствуя себя перед командиром.
-- Оставь, Гриша. -- Телюков тяжело вздохнул. -- Биби права. Относительно меня, конечно... Видишь, как получилось... Застрял я в этой "Белке". Вырвался только на пятые сутки. Прилетел, а тут... понимаешь, черт попутал... Понесло меня на эту ель, болвана! Эка невидаль -- Лиля играла... А Нина как раз шла и увидела... Ну, конечно... Такое хоть кого бы заело... У Нины-то, у бедняжки, жизнь-то как сложилась, если б ты знал! Эх, да что говорить... -- Телюков махнул рукой.
Байрачный еще не слышал об этой глупой истории и не мог решительно ничего понять, о чем он говорит. Знал только одно: допытываться сейчас бесполезно. Главное для него -- успокоить друга. И, желая отвлечь капитана от мрачных мыслей, ободрить его, перевел беседу на то, что всегда было мило сердцу Телюкова:
-- Я слышал, будто замполит атаковал этой ночью чужой бомбардировщик, правда ли это? Вот интересно было бы узнать: сбил или не сбил? Я думаю, что сбил, если уж атаковал. А вы какого мнения?
Телюков сел на скамейку и молча закурил. Не дождавшись ответа и видя, что на уме у командира отнюдь не полеты, Байрачный решил подойти с другой стороны.
-- Сегодня утром, открывая форточку, я впервые ощутил весну, -- сказал он, преодолевая хрипоту. -- Вроде бы и мороз, а полное ощущение весны. Воробьи чирикают совсем по-весеннему. И ветром вроде соленым повеяло. А это -- дыхание муссона. Первое дыхание, и я его уловил.
Сообразив, что несет чушь, Байрачный смущенно замолчал.
-- Как вы думаете, поправится Нина? -- спросил Телюков, словно размышляя вслух. (Беседуя с подчиненными, он часто переходил то на "ты", то на "вы".)
-- Конечно поправится! -- с уверенностью ответил Григорий. -- В нашем селе тоже такой случай был. Представьте себе, одна девушка глотнула какого-то зелья. Ну, мертва и все! А тут случись бабка одна, посмотрела она на девушку, да и говорит: "Яд -- дело такое: коль уж помирает человек, так сразу, а ежели она еще жива, значит, жить будет. И ничего с ней не станется". Не поверили старухе, а она, выходит, правду сказала. Давненько это было, а та девушка до сих пор жива. Бабка уже померла давно, а девушка живет и поныне.
-- Живет?
Байрачный уловил в голосе Телюкова иронию, но был доволен хотя бы тем, что его командир улыбнулся.
-- Живет, товарищ капитан. Как это в сказках говорится: "Живет, поживает и деточек наживает..."
-- Вот и ты мне сказки рассказываешь.
-- Да что вы! Я ни капельки не вру! А вам пора домой, надо отдохнуть. Ночью, пожалуй, опять разыграется завируха не рубежах.
-- Да, ночью опять на аэродром, -- механически повторил Телюков.
Наведавшись еще раз в медпункт и расспросив о состоянии Нины, Телюков побрел домой. Но спать не лег. Какой там сон! Сел и тяжело задумался.
Выживет Нина или не выживет? Положение создалось прямо-таки убийственное!.. Сколько сплетен пойдет теперь по городку! Заденут эти сплетни и командира, и его жену... Страшно неприятная история. В такой ситуации лучше всего было бы поскорее перевестись куда-нибудь в другой полк, а то и вовсе перемахнуть в другое соединение, забрав с собой Нину... если, конечно, она выживет... Подальше от позора и стыда. Все сгладит время, понемногу забудется эта история, и начнется новая жизнь, где каждый шаг будет заранее обдуман и взвешен им, Телюковым.
На том пока и порешил. Вырвал из тетради листок бумаги, достал авторучку, пододвинулся к столу и начал писать рапорт о переводе.
Пишет, а на сердце -- камень. Полк... До чего ж тяжко представить себе разлуку с ним! Уйти из полка -- все равно что бросить родную семью, братьев -- старших и младших. Иное дело, когда офицера повышают в должности или он, скажем, уезжает в академию. Это явление понятное, естественное. А бежать, скомпрометировав себя, бежать из-за того, что наделал столько ошибок -- это, аллах забери, последнее дело.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
