Это казалось невероятным. Анна видела перепуганного трактирщика, подносящего лордам вино, видела кубки на столе, уставленном яствами. Король Эдуард, весь в белом атласе с золотой цепью на груди, неспешно обгладывал куриную ножку. Рядом с ним сидел Кларенс, веселый, возбужденный, заискивающе поглядывающий на старшего брата. Далее лицом к помосту сидели другие лорды, одних Анна знала, других нет. Они ели и пили, а на их глазах казнили людей!
– Государь! – вновь воскликнул сэр Уильям Стэнли. – Пощадите моего брата ради меня!
Король небрежно отбросил кость и поднялся. Высокий и статный, он неторопливо ополоснул пальцы в поднесенной стольником серебряной чаше и проговорил:
– Сэр Уильям, вы, не щадя жизни своей, бились за нашу победу, вы ранены. И я с радостью дарую жизнь вашему брату, но при одном условии: никогда больше Томас Стэнли не поднимет меч против Белой Розы, больше того – сам встанет под ее стяги, сражаясь за процветание династии Йорков.
Лорд Томас медленно встал с колен, ветер откинул седые волосы с его лица.
– Согласен, государь. Но и я имею свое условие.
– Ого! Вы дерзки. Но я слушаю вас.
– После победы Белой Розы никто не должен причинить вреда леди Маргарите Бофор, графине Ричмонд, и ее сыну.
Толпа заколыхалась, а король рассмеялся.
– Согласен от всего сердца, сэр Томас. Я слишком чту дам, чтобы не понять того, кто даже на пороге смерти отстаивает их интересы.
Палач перерезал веревки, и барон, поддерживаемый младшим братом, благополучно спустился с помоста. Король собственноручно налил ему вина в бокал. Толпа ликовала, люди славили милосердие короля Эдуарда, а на соседнем помосте палач уже заносил топор над очередной жертвой.
Теперь Ричарду удалось увлечь Анну за собой. Она шла, как во сне, и очнулась, лишь когда оказалась в небольшом монастыре, где брат-травник, шепча ей слова утешения, повел ее в глубь построек. Ричард остался снаружи, отчего Анна испытала некоторое облегчение.
Герцог был по-своему мягок с ней, но она беспрестанно ощущала некое давление с его стороны. Сейчас же, когда она спустилась в монастырскую лечебницу, избавившись от черных всепроникающих глаз Ричарда, она могла полностью отдаться своей скорби.
Тело графа Уорвика лежало на каменном столе у окна, сквозь которое просачивалось так мало света, что монаху пришлось зажечь еще несколько свечей. Анна стояла не шевелясь и неотрывно глядя на того, кого еще недавно называли Делателем Королей и чье имя вот уже более десяти лет заставляло содрогаться ланкастерцев и йоркистов.
Отца уже обмыли, но еще не одели. Его руки покойно лежали вдоль тела, ноги и бедра были прикрыты сукном. Анна видела широкую грудь отца, его упругий плоский живот, жилистые недвижные кисти. Лицо Уорвика было спокойно и прекрасно. Исчезло выражение усталости, разочарования, недовольства. Покоем и миром окрасила смерть его черты. Таким Анна не помнила его при жизни. Отец всегда был слишком подвижным, лицо его постоянно менялось, жило, передавая тысячи и тысячи оттенков души.
От тела исходил резкий запах, но это не был трупный запах. Кожа казалась золотисто-бледной в блеске свечей, а страшные багровые рубцы и раны, наскоро зашитые, пересекались со старыми побелевшими рубцами. Некоторые из них Анна помнила с детства, как, например, этот рубец у уха или эту шишку на плече. Когда она была ребенком и отец носил ее на руках, она любила теребить ее, нащупав сквозь одежду и ни на миг не задумываясь о том, что могла причинить ему боль.
Раны были везде, но страшнее других были чудовищный синий рубец, выходивший из-под покрывала и достигавший грудной клетки графа, а также рана на горле – черная зияющая дыра. Анна помнила, как Ричард сказал, что ее отца зарубил Филип. И сейчас, глядя на эти страшные рубленые раны, она тихо застонала.
– За что, Фил?.. Зачем ты сделал это? Зачем?
Она осела на колени и, уткнувшись лицом в холодное, твердое, резко пахнущее тело отца, завыла сквозь сцепленные зубы, сдерживаясь из последних сил. Но боль рвала, разрывала, и через миг она уже не могла ее удержать и закричала, забилась в истерических рыданиях, так что брат-травник, возившийся с какими-то склянками в углу, торопливо вышел прочь.
Волны боли и отчаяния заглушили в ней все. Отец!.. Сколько она себя помнила, он всегда был рядом. Он был красивым, сильным, бесконечно добрым. Он носил ее на руках, подбрасывая так, что она визжала от страха и восторга, он купал ее в чане, и они брызгались мыльной водой… Она была еще совсем крошкой, когда он посадил ее на своего огромного коня и гонял его по кругу, а она цеплялась за гриву и больше всего боялась расплакаться и огорчить отца. Он был самым любящим и заботливым родителем в Англии – он, гроза королевства, беспощадный и холодный Делатель Королей. Все самое светлое, что она вынесла из своего детства, было связано с ним. Отец баловал ее, оберегал и любил ее. Порой в его жизни случались важные события, появлялись другие люди, женщины, увлечения. Но маленькая девочка из родового замка Невилей Миддлхем всегда знала, что она занимает трон в сердце отца, что она обожаема им, и может делать все, что ей заблагорассудится, ибо отец будет всегда на ее стороне.
Потом она повзрослела и ее увезли в монастырь. Когда ее, ревущую в голос, оторвали от него, она впервые в жизни увидела, как на глазах Уорвика блестят слезы. Это так поразило ее, что она даже перестала отбиваться от монашек и позволила усадить себя в повозку. Она была поражена, ибо поняла, что и отец не хочет этой разлуки, а значит, в мире есть нечто, что сильнее его любви к дочери. Это было его честолюбие. Она должна была стать королевой Англии, и ради этого Уорвик согласен был бросить на чашу весов и счастье дочери, и свою жизнь.
Позже, когда он изредка навещал ее в Киркхеймском аббатстве, она поняла, чего он ждет от нее. Теперь, словно по волшебству, он перестал видеть в ней ребенка, он любил ее по-прежнему, но без устали говорил о ее будущем, умело и целеустремленно направляя ее в то русло, по которому ей предстояло плыть.
Анна помнила их последние дни вместе, когда она, сбежав от мужа, явилась в Лондон. Они ссорились, она была непокорна, у них были тайны друг от друга, копилось отчуждение. Она злилась на него и не была хорошей дочерью. Но тем не менее после их последней встречи (ах, могла ли она тогда думать, что это последняя!) они расстались друзьями, и отец дал ей свое благословение.
Анна закусила губу. От этих мыслей захлестывала горечь, она захлебывалась в слезах. Словно каленым железом ее жгла мысль, что отец пал от руки Филипа. Приведший ее сюда монах, тоже твердил об этом, призывая весь ад на голову барона Майсгрейва. Но этого не могло быть, ибо Фил обещал ей помочь отцу. Он не мог сделать этого, и в то же время сделал.
