Плох Сталин? Но ведь именно при нем многоцветно и разнообразно расцвела советская литература. Не говорю о Горьком, пришедшем из дореволюционного прошлого. Но как объяснить, что в те годы, когда правил «деспот», раскрыли свои способности прозаики Шолохов и Малышкин, Булгаков и Фадеев, Платонов и Паустовский? Это в его эпоху написали свои лучшие произведения Цветаева и Маяковский, Симонов и Ахматова. При нем вознесся витязь российской поэзии Твардовский, ни разу, кстати, не унизившийся до славословия Иосифу Виссарионовичу. А при этом был ценим тем же Сталиным по достоинству.
Перефразируем закон физики: чем ощутимей противодействие, тем сильнее бывает действие. Талант, как и характер, проявляется в борьбе. Одни люди приспосабливаются к обстоятельствам, извлекая выгоды для себя, другие отстаивают такие необходимые человечеству принципы, как честь, добросовестность, верность. Приспособленцы — исчезают. Принципиальные, преодолев все трудности, остаются.
9
Лозунг «Кадры решают все!» представлялся мне наивным до смешного. Утверждение на том же уровне, что «Волга впадает в Каспийское море» или «хлеб едят». Конечно, люди, специалисты, добросовестные труженики определяют все, а как же иначе. Сказал Сталину:
— Мудрость граничит с простотой, но та, в свою очередь, граничит с примитивизмом. В данном случае, не перепутаны ли границы?
— Лозунг должен быть краток и понятен всем, — возразил Иосиф Виссарионович. — Лозунг необязательно анализировать, его надо усваивать и руководствоваться им. И, кстати, Николай Алексеевич, речь идет не о людях вообще, а о тех кадрах, которые нужны нам. Добросовестных работников мы найдем, специалистов обучим. Гораздо важней сейчас выделить и поднять из общей массы именно тех, кто нам предан, будет надежно и решительно выполнять нашу волю, не тратя времени на сомнения и болтовню.
— Чью волю?
— Центрального Комитета партии, если хотите, — усмехнулся Сталин.
То, что люди по-разному понимают, воспринимают этот лозунг, Иосифу Виссарионовичу ничуть не мешало. Я знал одного известного ученого, который тогда говорил обрадованно: «Наконец-то будут оценивать по заслугам, по делам, а не по речам и происхождению, тем лучше!» Этот ученый и многие другие наивные граждане как-то не обратили внимания, что почти одновременно с этим лозунгом был выдвинут и другой, уточняющий суть первого. А именно: «Незаменимых людей у нас нет!» Взятые вместе, они являли собой тезисы весьма суровой, я бы даже сказал, — страшной программы. Тем более что этой формулой руководствовался не только сам Иосиф Виссарионович, но и весь аппарат сверху до самого низу. Преданность лично товарищу Сталину и тому делу, которому он служит, — все остальное не имело значения.
Вот что, к примеру, произошло с Петром Ананьевичем Красиковым, человеком в высшей степени образованным, порядочным, самостоятельным в суждениях и поступках. И, кстати, одним из старейших членов партии, его стаж исчислялся с 1892 года. Старше его в партии было лишь несколько человек. У Ленина стаж шел с 1893 года. С Владимиром Ильичом познакомился Красиков еще в Красноярской ссылке, с той поры был его соратником, последователем, верным другом. II съезд партии, который состоялся в 1903 году и на котором большевизм оформился политически и организационно, открывал, как известно, Плеханов. Он же был и председателем. А вице-председателями были Ленин и Красиков.
Имея юридическую подготовку, Петр Ананьевич при советской власти занимался, естественно, вопросами правосудия и в те годы, о которых идет речь, являлся заместителем председателя Верховного Суда СССР. Сталин знал независимый характер Красикова, его принципиальность и всегда держал оного на почтительном расстоянии. А еще Петр Ананьевич был в партии этаким снобом, что ли. Он считал настоящими революционерами таких лишь товарищей, как Плеханов, Ленин, Кржижановский, Чичерин, Бонч-Бруевич, то есть людей, которые ринулись в борьбу за общее благо, отказавшись от богатства, от сословных привилегий, потеряв все. Была разница между ними и теми деятелями, которых волна революции подняла на гребень, которые, ничего не утратив, наоборот, приобрели все и были озабочены тем, как сохранить собственное благополучие. Их в государстве, в партии становилось все больше.
Так вот, в самый разгар репрессий, в тридцать шестом или тридцать седьмом году, Петр Ананьевич после нескольких попыток добился встречи со Сталиным. Заявил ему:
— Сложилась обстановка, в которой невозможно осуществлять правосудие.
— Почему? Объясните.
— К нам в Верховный Суд поступают дела, по которым очень трудно принять законные решения. Через печать и радио заранее создается мнение, что подсудимый — враг народа. Как оправдать такого? Но и карать его не за что, нет состава преступления.
— А вы не вмешивайтесь в такие трудные дела, — со скрытой насмешкой посоветовал Сталин. — Пусть ими занимаются другие юристы.
— Обязан по долгу службы. И по совести. Как старый большевик, не могу оставаться равнодушным к несправедливости. И буду бороться всеми доступными мне средствами.
— Плохо, — сказал Сталин.
— Что плохо? — не понял тот.
— Что вы старый большевик, — холодно отрезал Иосиф Виссарионович. — Не только старый, но и отставший от жизни. Нам нужны люди, принятые в партию после тридцать четвертого года. Они надежней.
— Как вы смеете! — вскипел Красиков. — Я прошел с партией весь путь, от самых истоков, участвовал в работе всех ее съездов…
— Тем хуже для вас, — Сталин круто повернулся и удалился, не попрощавшись, оставив потрясенного Петра Ананьевича в полной растерянности.
А далее — обычный для того времени сюжет, повторявшийся с различными вариациями, но имевший одну развязку. Красиков был отстранен от должности, выселен из Кремля, фамилию его вычеркнули из всех списков. Он не был больше ни делегатом, ни депутатом, не появлялся в президиумах, имя его исчезло с газетных полос.
Году этак в тридцать девятом Петр Ананьевич поехал в правительственный дом отдыха в Железноводск. Там через несколько дней его нашли мертвым в туалете. С самого утра никто не хватился, а потом обнаружили окоченевший труп. Кто обнаружил, при каких обстоятельствах — неизвестно. Мертвого тайком вывезли из дома отдыха и сразу же похоронили, не показав даже близким.
Жена Красикова Наталья Федоровна ходила по разным инстанциям, просила разрешения перевезти труп в Москву. Не без моей помощи ей удалось договориться в Наркомате путей сообщения о специальном вагоне. Однако на месте ее встретил возле поезда чекист в такой же зеленой фуражке с прямым козырьком, какую носил и сам Сталин, и твердо посоветовал не настаивать на перевозке мужа. «Чтобы избежать других неприятностей», — многозначительно подчеркнул он.
Запугать Наталью Федоровну было непросто, эта женщина тоже имела характер. Она ходила в горком партии, звонила в Москву, но никто не сумел помочь ей. Наталья Федоровна смогла лишь обнести могилу оградой и прикрепить к скромному надгробию табличку с фамилией, датами жизни и смерти. И — член ВКП(б) с такого-то года…
Через несколько месяцев мне довелось быть в Железноводске, я решил навестить могилу Петра Ананьевича и был поражен увиденным запустением. Ограда была изломана, над земляным холмиком — кособокая дощечка с надписью «П. А. Красиков». И никаких дат, вероятно, чтобы не привлекать внимания.
Летом 1935 года произошло событие, само по себе не очень значительное, но получившее широкую известность в среде военных руководителей. Одни восприняли его как случайность, казус, другие — как тревожный, настораживающий симптом, заставлявший крепко задуматься. В Минске был арестован Гайк Дмитриевич Гай (Гайк Бжишкян), достаточно знакомый читателям этой книги. Тот самый Гай, дивизия которого в 1918 году штурмом взяла Симбирск и вошла в историю Красной Армии как Самаро-Ульяновская Железная дивизия. Пригласили Гая вместе с женой в Белоруссию на празднование пятнадцатилетия освобождения этой республики от белополяков, и там же, на даче Совнаркома, он был задержан. Вроде бы за связь с иностранной разведкой. Люди, хорошо знавшие Гая, не очень-то верили в это. Так или иначе, но арест Гая связывали с именем Буденного, против которого вспыльчивый армянин выступал несколько раз. Критиковал за невыполнение в минувшей войне планов и приказов командования, что привело к разгрому дивизий Азина и Гая в районе станицы Мечетинской, к срыву нашего наступления на Варшаву, — об этом мы уже говорили. Семен Михайлович, дескать, воспользовался какой-то зацепкой, чтобы убрать деятеля, раскрывавшего его неудачи. И в определенной степени, значит, неудачи Ворошилова и Сталина, которые руководили войсками вместе с Буденным.
Зацепка, однако, была не очень весомой. Иосиф Виссарионович поосторожничал, в дело вмешиваться не стал, не высказался ни «за» ни «против». Известный полководец гражданской войны оказался в странном положении, вроде бы арестованный, но не совсем… Открытого суда над ним не было, где-то в верхах решили на время отправить Гая из столицы в провинцию, в Ярославль, изолировать от коллег, от любопытствующей публики. Ну и близко — сразу можно вернуть в Москву, если ситуация изменятся.
