На прощание я прижал обоих к груди в долгом объятии, и они ушли.
Дверь запиралась на обычный кованый ключик и на большой медный засов. Я запер оба.
Ждал, Голос снова возьмется за свое. Но вокруг стояла тишина, слышался лишь тихий, убаюкивающий шелест язычков газового пламени на искусственных поленьях. Эти огни, язычки пламени подчинялись собственному ритму, вели собственный причудливый танец. Когда я выключил свет, помещение погрузилось в приятный полумрак.
Я готовился выдержать натиск Голоса.
Постепенно меня начало одолевать привычное и неизбежное оцепенение. Над Манхэттеном поднималось солнце. Я сбросил ботинки, вытянулся на длинной ковровой кушетке, опустил голову на груду пухлых крошечных подушечек и закрыл глаза.
Перед мысленным взором у меня вспыхнула та же картинка: близнецы. Я словно бы очутился рядом с ними на этой зеленой полянке в лучах теплого солнца. Я слышал жужжание насекомых, роящихся над полями и в зеленой тени дерев. Близнецы улыбались мне, говорили со мной, и казалось – мы говорим так всегда.
А потом раздался плач Голоса.
– Но как мне называть тебя? – спросил я. – Как твое настоящее имя?
И он со слезами ответил мне:
– Так, как она всегда меня называла. Она знала. Меня зовут Амель!
Глава 27
Лестат. Свет мой, зеркальце, скажи…
На закате я вместе с Бенджи вышел в эфир. Когда я проснулся, Голос нашептывал мне всякие гадости, но теперь затих.
Мы находились в студии на четвертом этаже, там же, где микрофоны, телефонные линии и компьютеры. С нами были Антуан и Сибель. Антуан занимался телефонами.
Я несказанно гордился своим красавчиком Антуаном, гордился его сочинениями, его игрой на пианино и скрипке, гордился тем, как здорово он управляется со всеми этими современными устройствами – но сейчас было не время для настоящего воссоединения с ним. С этим придется подождать. То, что впредь я уже не упущу его из виду, было понятно без слов. Он – мой отпрыск, я возьму на себя всю полноту ответственности за него.
Однако сейчас меня больше всего занимала передача. Бенджи напомнил мне, что вампиры по всему миру слушают нас сейчас, что даже молодняк, толпящийся у нас под окнами, может ловить передачу при помощи мобильников и что все, что я скажу, будет записано, а запись передачи выйдет в эфир завтра.
Он подал мне сигнал – и я начал говорить: тихим голосом, на частоте, не улавливаемой слухом смертных.
Я объяснил, что Виктор, несчастная жертва похищения, возвращен в целости и безопасности, а порядок в нашем мире восстановлен. Рассказал юным вампирам, кто такой Голос и как можно от него защититься. Сообщил, что он и есть – Амель, дух, который оживляет нас всех и лишь недавно обрел самосознание. Что я непосредственно общаюсь с ним и приложу все силы, чтобы успокоить его и не дать ему больше никому навредить. Под конец я заверил их, что, на мой взгляд, Всесожжения, скорее всего, закончились – по сведениям Бенджи, последние две ночи их не было – и что Голос теперь занят иными вещами. А потом я пообещал им вот что: через несколько ночей я приду побеседовать с ними в каком-нибудь месте, где мы сможем собраться вдали от смертных глаз. Нет, я еще не знаю, где это будет. Но как только узнаю, тут же им сообщу – и дам время собраться.
Закончив эту короткую речь, я услышал отголоски рева снизу – призрак звуковой волны, докатывающейся от стен, проникающий даже в уединенную студию. Бенджи победоносно улыбнулся, глядя на меня, как на бога.
– Пока же делайте то, что я вам скажу, – произнес я в микрофон. – Вы и так знаете, что я сейчас вам скажу. И все же я повторю. Никаких ссор, никаких стычек между собой. Ни один, ни один вампир не должен поднимать руку на другого! Это запрещено! Охотьтесь лишь на злодеев, невинных не трогайте. Никаких исключений! Не забывайте о чести! Не замарайте ее. Если не знаете, что такое честь, посмотрите определение в онлайн-словарях – и заучите наизусть. Ибо если мы забудем о чести, мы пропали.
Несколько мгновений я сидел молча. Слушатели на улицах внизу снова ревели и грохотали. Я заглянул в себя, собираясь с мыслями. В студии мигали огоньки – на нас обрушился шквал звонков со всего света. Я слышал, как Антуан приветствует каждого звонящего перед тем, как нажать кнопку и поставить его в общую очередь.
Голос не проронил ни слова. Мне же оставалось еще кое-что добавить о нем – и я не стал тянуть. Да, я был краток, но сказал то, что хотел:
– Дети Ночи, поймите, что Голос обладает многими познаниями, которые может разделить с нами. Может одарить нас множеством даров! Он сам по себе способен стать драгоценнейшим даром. В конце концов, Голос – источник того, что мы есть, и он лишь недавно начал общаться с нами, рассказывать нам то, что хочет нам сообщить. Нет, мы не должны позволять ему навязывать нам свою волю, одурачивать, заставлять убивать друг друга. Ни за что! Но и нам надлежит проявлять к Голосу терпение. Уважать его. Да-да, я совершенно всерьез: мы должны уважать Голос, помнить, чем и кем он является.
Я немного помедлил. Я сказал еще не все.
– Голос – это тайна, – произнес я наконец. – И не надо относиться к этой тайне с поспешным и неразумным презрением.
В голове у меня что-то безмолвно сжималось, точно слова мои вызвали в Амеле живую реакцию и он хотел дать мне знать, что слышал. Однако он молчал.
Я продолжал говорить. Говорить о многих вещах – тихо, доверительно, адресуя свои слова одновременно и микрофону, и великому безмолвию у себя внутри. Я рассказывал об искусстве Маленьких Глотков, о том, как добывать себе пропитание, не отнимая ни у кого жизнь, и как утолить жажду без излишней жестокости, рассказывал о красоте сострадания.
– Даже смертные придерживаются этих правил при охоте. Разве не лучше мы их?
Я рассказывал о территориях, где злодеи и преступники все еще собираются в больших количествах, о местах, где царят злоба и нищета. Рассказывал и об огромных поселениях, где таких отъявленных негодяев не сыскать и в помине – и о том, что такие места не должны становиться охотничьими угодьями бессмертных.
– Это лишь начало, – заявил я. – Мы выживем. Выживем и поймем, кто мы такие.
Во мне прочно укоренилась уверенность: именно так все и будет. Или, вернее сказать, я нашел в себе эту уверенность – наверное, она всегда там была.
– Мы не станем презирать весь мир только потому, что презираемы сами! Из нынешнего кризиса мы вынесем новую волю к победе и процветанию!
Я снова умолк, но остановиться все еще не мог.
– Процветание! – повторил я. И прибавил еще: – Ад не получит над нами власти! Ад не властен над нами!
С улиц снаружи снова донесся глухой рокот криков и аплодисментов – словно отзвук далекого вздоха. Мало-помалу все стихло.
Я отодвинул микрофон и, объятый безмолвным порывом чувств, покинул студию, оставив Бенджи отвечать на звонки.
Спустившись в гостиную на первом этаже, я увидел там Рошаманда и Бенедикта в окружении Сиврейн, Грегори, Сета, Фарида и остальных. Все были поглощены пылкой беседой. Никто, даже Рошаманд с Бенедиктом, не стал спрашивать, нельзя ли их уже наконец отпустить.
Столько всего надо было сделать, столько всего решить, столько вампиров по всему миру не могли еще понять, что происходит – но здесь и сейчас, под этой крышей, все было хорошо. Я чувствовал это. Ощущал всем существом.
Рошаманд, переодетый во все чистое и прирастивший обратно отрубленную руку, рассказывал Элени, Эжени и Алессандре про свою жизнь после того, как он много веков назад покинул Францию. Грегори задавал вопросы по ходу дела, и так оно и шло, точно еще прошлой ночью меж нами не шла война, а я никогда не разыгрывал из себя лютое чудовище. Как будто Рошаманд не убивал великую Маарет.
Увидев меня в дверях, Рошаманд лишь кивнул мне и, почтительно выждав пару секунд, возобновил рассказ о выстроенном им замке на побережье северных морей. По отношению ко мне он никаких эмоций не проявил. Мне же вид его был ненавистен, хоть я никак и не демонстрировал своих чувств. Я мысленно все представлял себе, как он убивает Маарет. Представлял – и не мог перестать. И простить его тоже не мог. Так что все это любезное сборище оскорбило меня до глубины души. Очень оскорбило. Но что ж с того? Сейчас мне надлежало думать не только о себе, но о всех сразу.
Ничего, решил я, настанет еще время поквитаться с ним. А учитывая, что и он, скорее всего, возненавидел меня за то, что я с ним сделал, возможно, это время настанет куда быстрее, чем мне хотелось бы.
С другой стороны, возможно разгадка его жестокости заключалась в его пустоте, глобальном равнодушии ко всему, что бы он ни делал.
Впрочем, еще один вампир разглядывал его холодно, издалека: темноволосый щеголь Эверар, отпрыск Рошаманда, обосновавшийся теперь в Италии. Он тихонько сидел в углу, взирая на Рошаманда с ледяным презрением, однако я уловил идущие из его разума вспышки образов – старинные костры, ритуалы, зловещие латинские гимны. Он сознавал, что я тут, что я читаю у него в душе, но даже и не пытался скрыть свои терзания, а словно бы нарочно позволял мне ловить обрывки мыслей.
