при этом был такой, будто я начала материться в церкви.
— А что, неправда? Костя ваш — тряпка и сопляк, и я никогда не захочу связать свою жизнь с таким человеком! А если он вам так нравится, усыновите его, и целуйте в зад, рассказывайте ему, какой он замечательный, в отличие от вашей родной дочери.
— Элина! — прогремел отец, поднимаясь со стула. На его лице больше не было той издевательской усмешки, с которой он меня встретил. Сейчас он выглядел злым и раздосадованным.
Но остановиться я уже не могла, обида жарким пламенем распустилась в груди, причиняя боль, и меня понесло. Я вскочила со стула и, гневно буравя непримиримых родственников глазами, начала высказывать все, что накопилось за прошедшие годы. Хотя, почему накопилось? Это был старый конфликт, который мы не решили ни тогда, ни сегодня. Он лишь оброс новыми претензиями, как осиное гнездо — жеваной бумагой.
— Мне не стоило сюда приходить. На что я вообще рассчитывала? На какое понимание? Я всегда для вас была глупой, недостойной, бестолковой, лишенной всех талантов. Вы не хотели меня слышать, и ваша правда, которую вы мне всю жизнь навязывали, делала только хуже. Никогда не задумывались, что другому человеку может вообще не подходить то, что вам кажется правильным? Да нет, зачем! Это ведь так неудобно, когда у ребенка есть свое мнение, свои желания, свои мечты. Потому что дети должна реализовывать не свои мечты, а ваши!
— Элина! — попыталась меня остановить и мать, но тщетно. Пусть мы не помиримся, но сегодня они меня выслушают.
— Вам плевать, чему я научилась за эти пять лет, плевать на мои достижения, на то, чем я жила все это время и живу сейчас. Думаете, что я ни на что не способна? Или, может быть, считаете, что быть актрисой — это легкая прогулка? О, вы сильно ошибаетесь! Если бы вам было интересно, то вы бы знали, сколько книг я прочитала. Вы бы поняли, как хорошо натренирована моя память, поставлена речь и как я умею контролировать свое тело и эмоции, когда это требуется для роли. Но как бы сложно ни было, мне нравится то, чему я научилась, я горжусь этими достижениями и не собираюсь на них останавливаться. И знаете, что? Никогда бы не променяла свои таланты, знания и умения на скучную контору с дурацкими бумажками!
Родители молчали и смотрели на меня растерянно. Только вот ни раскаяния, ни понимания в их глазах я не нашла. В груди становилось все больнее, я даже потерла ладонью под ключицей, будто это могло помочь убрать удушающий горячий комок. В глазах защипало, горло перемкнуло, а следующий вдох мне удалось сделать только со всхлипом, и из глаз брызнули слезы.
Желая закончить это унижение, я схватила сумку, которую я не стала оставлять в прихожей, а повесила на спинку стула, судорожно покопалась в ней дрожащими руками. Сквозь пелену слез найти нужное мне не удавалось, и искомое я нашла только на ощупь.
— Похоже, это вам тоже не понадобится, и зря я их доставала для вас. — Я швырнула на стол билеты, которые мне дал Артур. — Мне они тоже не нужны. Можете их выбросить. А еще лучше — сожгите, чтобы мой позор вам глаза не мозолил.
С этими словами я вылетела из квартиры. Не помню даже, захлопнула дверь за собой или нет. Помню лишь, как бежала по лестнице, обливаясь слезами. Было так больно, так обидно. Они обесценили все, чего я достигла, опошлили и надругались над тем, что я так бережно лелеяла и взращивала в сердце. Мне не стоило приезжать, не стоило, потому что теперь я чувствовала себя ничтожеством, а все мои заслуги казались никчемными и глупыми.
Такси приехало быстро, и я забилась на заднем сиденье и всю дорогу проревела, старательно отворачиваясь к окну, чтобы скрыть льющиеся слезы.
Немного успокоилась я только дома. Здесь, в этой квартире, власти родителей надо мной не было. Здесь царила именно та атмосфера, в которой мне было хорошо. Но на душе было гадко, хотелось избавиться от того осадка, который остался после встречи с самыми родными мне людьми, которые были для меня даже большими чужаками, чем любой незнакомец на улице.
Глава 22. Артур. Канада
С семьей поговорить я был намерен.
Они меня поймут, я в том уверен.
Пьеса «Заблуждения»
Перелет до Оттавы оказался невероятно тяжелым. Я вылетел из Москвы рано утром, а прилетел, с учетом пересадки, на следующий день вечером. Разница во времени совершенно дезориентировала, и мне хотелось уже наконец завершить долгую дорогу, причем желательно в том месте, где есть душ и кровать.
Я собирался снять номер в отеле, но Марьяна оказалась резко против, заявив, что у них в доме достаточно комнат, чтобы разместить меня и при этом не стеснить их с мужем. И я согласился. Все равно ведь ехал именно к Марьяне, и чем больше времени я проведу с ней, тем проще мне будет разобраться с причиной беспокойства, не оставлявшей меня с момента того разговора по телефону.
В аэропорту меня встречала Марьяна с мужем. Мать тут же повисла у меня на шее, громко выражая свою радость от встречи, но я чмокнул ее в щеку и деликатно отодвинул от себя. Не люблю такого бурного проявления эмоций, да еще на людях. Мать это знала, конечно. Но когда ее интересовало мое мнение?
Марьяна продолжала громко изливать свою радость, и кажется, весь аэропорт уже был в курсе счастливого воссоединения матери с сыном. Она переходила с английского на русский и обратно, в зависимости от того, к кому обращалась. Я мог бы предложить, чтобы она говорила на английском, потому что я язык знал и общался на нем свободно, а вот Мейсон русского явно не понимал. Но отчего-то облегчать жизнь канадцу я не хотел. Он ведь мог из уважения к своей жене хоть немного выучить русский.
— Арчи, боже мой, как же ты вырос, повзрослел! Тебя просто не узнать. Я так соскучилась, мой дорогой! Мейсон, ты посмотри, какой у меня сын! Настоящий красавчик, моя гордость!
Я не смотрел на мать, которая суетилась вокруг, все пытаясь потрогать меня, как манекен в магазине. Зато внимательно изучал Мейсона Картера. Поразительно, но я действительно не помнил его лица, ни одной черточки, и сейчас с любопытством разглядывал мужа моей матери. Ничего особенного. Высокий, на голову выше Марьяны, жилистый и сухопарый мужчина, с гладко выбритым лицом и
