Но вот такси трогается с места, Мильтон вытирает лоб платком, и вверх взмывает смеющееся лицо на правом рукаве, ибо тот день был отмечен еще и комизмом. Так, Мильтон, продолжая тревожиться обо мне, не может оторвать глаз от перескакивающих цифр на включенном счетчике. А в клинике Тесси, небрежно взяв в приемной журнал, начинает читать о любовных играх макак-резус. Да и сам приезд моих родителей отмечен налетом сатиры, ибо он свидетельствовал об их чисто американской уверенности в том, что врачи могут все. Однако вся эта комичность возникает лишь в ретроспективе. А пока волны жара омывают моих родителей, ожидающих встречи с доктором Люсом. Мильтон вспоминает о своей службе во флоте. Тогда он испытывал очень похожие чувства. В любое мгновение люк мог открыться и выбросить его в кипящий ночной прибой…
Люс сразу перешел к делу.
— Позвольте мне предоставить вам факты, свидетельствующие о состоянии вашей дочери. — Тесси тут же отмечает про себя слово «дочь». Он сказал «дочь», и это наполняет ее надеждой.
В то утро Люс явно излучал профессиональную уверенность. На этот раз поверх кашемирового свитера на нем был белый халат, в руках — блокнот. На шариковой ручке написано название фармацевтической фирмы. Небо заволокло тучами, в кабинете царил полумрак, и персидские миниатюры скромно таились в тени. Доктор Люс на фоне вздымающихся за ним медицинских томов и журналов казался особенно серьезным и компетентным.
— Здесь изображены зародышевые генитальные структуры. Иными словами, так выглядят гениталии младенца через несколько недель после зачатия. Вне зависимости от пола. Вот эти два кружка — это то, что мы называем многоцелевыми железами. Вот эта маленькая закорючка — это проток Вольфа, а вот это — Мюллера. Понятно? И не надо забывать, что эта форма развития присуща всем. Все мы рождаемся с потенциальными мужскими и женскими задатками. И вы, мистер Стефанидис, и вы, миссис Стефанидис, и я — все. Далее, — он снова принялся рисовать, — по мере развития зародыша начинают высвобождаться гормоны и энзимы — давайте отметим их стрелочками. Что они делают? Они превращают эти кружочки и закорючки либо в мужские, либо в женские гениталии. Видите этот кружок? Многоцелевую железу? Она может стать как яичником, так и яичками. И проток Мюллера может либо усохнуть, — он снова начал чертить, — либо увеличиться и превратиться в матку, фаллопиевы трубы и внутреннюю часть вагины. Тoчно так же и проток Вольфа либо атрофируется, либо превращается в семенные пузырьки, придаток яичка и выносящий сосуд. И все это зависит от воздействия гормонов и энзимов. — Люс поднял голову и улыбнулся. — Пусть вас не тревожит терминология. Главное вот что: у каждого младенца есть структуры Мюллера, потенциально являющиеся женскими гениталиями, и структуры Вольфа, которые обеспечивают развитие мужских гениталий. Это внутренние гениталии. Но то же происходит и с внешними. Пенис есть не что иное, как увеличенный клитор. И то и другое имеет один источник.
Доктор Люс сделал паузу и сложил на груди руки. Мои родители, склонившись вперед, замерли в ожидании.
— Как я уже говорил, пол определяется целым рядом факторов. В случае вашей дочери, — он снова произнес это слово, — решающим является то, что в течение четырнадцати лет ее воспитывали как девочку, каковой она себя и считает. Ее интересы, жесты, психосексуальное поведение являются чисто женскими. Вы меня понимаете?
Мильтон и Тесси кивнули.
— В силу дефицита 5-альфа-редуктазы ее тело не реагирует на дегидротестостерон. А это означает, что она следует женской линии развития. Особенно что касается женских половых органов. Этот факт в сочетании с ее воспитанием и привел к тому, что она выглядит, думает и ведет себя как девочка. Однако, когда она достигла возраста полового созревания, возникли проблемы. В этот период сильное влияние начал оказывать другой андроген, а именно тестостерон. Проще всего это выразить следующим образом: Калли — девочка с избытком мужских гормонов. И это надо исправить.
Ни Мильтон, ни Тесси не проронили ни слова. Они не все понимали, но, как часто бывает при общении с врачами, пытались определить степень серьезности положения по манере его речи. Люс казался уверенным и оптимистичным, и у моих родителей забрезжила надежда.
— Это биология. Кстати, чрезвычайно редкий генетический случай. Подобные мутации наблюдались лишь в Доминиканской Республике, в Папуа-Новой Гвинее да в юго-восточной Турции. Кстати, неподалеку от той деревни, из которой происходят ваши предки. На расстоянии около трехсот миль. — Люс снял очки. — Может, кто-нибудь из ваших родственников имел такие же гениталии, как у вашей дочери?
— Мне об этом ничего не известно, — ответил Мильтон.
— Когда иммигрировали ваши родители?
— В двадцать втором.
— У вас остались родственники в Турции?
— Нет.
Люс с разочарованным видом посасывал одну из дужек своих очков. Возможно, он уже представлял себе, что станет первооткрывателем новой линии носителей мутации 5-альфа-редуктазы. Однако ему приходилось удовлетворяться открытием меня.
Он снова надел очки.
— Я бы рекомендовал для вашей дочери двустороннее лечение. Во-первых, гормональные инъекции. Воздействие гормонов приведет к развитию грудных желез и усилит вторичные половые признаки. А хирургическая операция превратит Калли в настоящую девочку, которой она себя и ощущает. Ее внешность и внутреннее содержание обретут гармонию. Она станет нормальной девочкой. Никто и слова не посмеет сказать. И тогда она сможет наслаждаться жизнью.
Мильтон по-прежнему сосредоточенно морщил лоб, но глаза его уже начали лучиться от облегчения. Он повернулся к Тесси и похлопал ее по колену.
— А она сможет иметь детей? — срывающимся голосом спросила Тесси.
Люс помедлил.
— Боюсь, что нет, миссис Стефанидис. У Калли никогда не наступят менструации.
— Но она менструирует уже несколько месяцев, — возразила Тесси.
— Боюсь, это невозможно. Видимо, кровотечение было вызвано чем-то другим.
Глаза Тесси наполнились слезами, и она отвернулась.
— Я только что получил открытку от своей бывшей пациентки, — утешающе промолвил Люс. — С ней было почти то же самое, что и с вашей дочерью. Она вышла замуж. Они с мужем усыновили двоих детей и абсолютно счастливы. Она играет в Кливлендском оркестре. На фаготе.
Повисла тишина, а потом Мильтон спросил:
— И все? Вы делаете операцию, и мы забираем ее домой?
— Позднее может потребоваться еще одна операция. Но в данный момент мой ответ — да. После этой процедуры она может ехать домой.
— А сколько ей предстоит пробыть в больнице?
— Одну ночь.
Судя по тому, что говорил Люс, все было проще простого. Небольшая операция и несколько инъекций могли положить конец этому кошмару и снова вернуть моим родителям их дочь Каллиопу живой и невредимой. Мильтон и Тесси стояли теперь перед тем же соблазном, который в свое время заставил моих деда и бабку совершить немыслимое. И никто никогда ничего не узнает.
В то время как мои родители слушали краткий курс по формированию половых желез, я — все еще официально Каллиопа — тоже занимался кое-какими исследованиями. Я просматривал словарь в читальном зале публичной библиотеки. Доктор Люс не ошибался, когда считал, что его беседы с коллегами и студентами находятся выше моего понимания. Я не знал, что такое 5-альфа-редуктаза, гинекомастия и паховый канал. Но Люс недооценил мои способности. Он не учел скрупулезность моего образования.
Он не представлял себе, что я обладаю блестящими исследовательскими способностями. Но самый большой его промах заключался в том, что он не был знаком с моей преподавательницей латыни мисс Барри. И вот теперь, когда я, поскрипывая туфлями, шел между столами, а кое-кто из читателей отрывался от своих занятий, чтобы взглянуть на меня и тут же снова опустить голову (мир уже не смотрел на меня во все глаза), я слышал в ушах голос мисс Барри: «Девочки, определите смысл слова „гипоспадия“, воспользовавшись известными вам греческими и латинскими корнями».
И маленькая школьница тут же заерзала за своим столом, высоко поднимая руку.
— Да, о муза Каллиопа? — спрашивает мисс Барри.
— «Гипо» значит «под» или «ниже». Как, например, в слове «гиподинамия».
— Отлично. А «спадия»?
— Ммм…
— Может, кто-нибудь хочет помочь нашей бедной музе?
Но в воображаемом мной учебном классе помочь мне никто не мог. Именно поэтому я и находился в читальном зале публичной библиотеки. Потому что я понимал, что нахожусь «под» или «ниже» чего-то, но чего именно — определить не мог.
Я впервые видел такой огромный словарь, как словарь Вебстера. Он находился со всеми другими известными мне словарями в таком же соотношении, как «Эмпайр-стэйт билдинг» со всеми остальными зданиями. Это было издание средневекового вида, с золотым обрезом как у Библии, кожаный переплет которого напоминал перчатку сокольничего.
