крикнул Ибирану, откинув платок, скрывавший лицо.
Его только что пронзила мысль, что заказ необязательно доводить до конца. Он вспомнил кабак папаши Снофру в Пер-Рамсес, узнал Автолика. Мелькнула догадка, кто эта женщина. Миухетти. Он был наслышан о ней. А ведь это будет отличный подарок Тур-Тешшубу, ну или кто там теперь вместо него. Ремту не узнают, а он купит прощение. Не оставлял Ибирану надежды снова посидеть на двух стульях.
— Ловите!
Амфитея бежала. Правая рука пульсировала болью. Она отломила древко только с одной стороны. Наконечник продолжал торчать с другой. Сзади слышался топот. Не убежать ей.
Тропа вывела её на утёс, скальную площадку.
Тупик. Не вела тропа в селение. Здесь стоял каменный алтарь с обгорелыми костями. Грубо вытесанный идол какого-то бога.
Она замерла на краю утёса. Внизу, локтях в тридцати синие волны разбивались о ноги безмолвного великана.
Ослепительно сияло солнце. Дымка рассеялась.
Волны. Ветер. Парус. Мысли неслись бешеным галопом.
Нет. Всего одна мысль.
— Бабу взять живой! — орал Ибирану.
«Не получишь».
Шаг в бездну.
Глава 16. Долг господина
Девять месяцев спустя. Семь лет после битвы при Кадеше. Троя
Вязь клиньев, будто следы птичьих лапок на мокрой глине, привычно складывались в слова. А множество слов, написанных на глиняной табличке, рассказывали грустную историю. Это было письмо, которое Хастияр получил из дома. Он ждал вестей уже несколько месяцев, а сейчас читал письмо от жены, и не знал, что ему делать. Как следует поступать, когда узнаешь подобные новости.
Письмо в Вилусу вчера привёз слуга, и за прошедший день Хастияр прочитал его множество раз. Даже сейчас, спустя без малого сутки, клинописные значки стояли перед глазами, отражались в морской воде, выстраивались в стройные ряды на песке под ногами, глядели на него со дна чаши с вином.
Вчера он обрадовался долгожданным вестям, сам по себе приезд гонцов из Хаттусы уже стал радостным событием. Вчера во дворце даже слегка отпраздновали, а сегодня утром решили продолжить, теперь уже в узком кругу — Хастияр вместе со своими людьми и Хеттору. Расположились на берегу, ведь для хеттов море всё ещё было в диковину.
Сидели да выпивали, но Хастияр никак не мог отвлечься. Жена написала и о делах домашних, и о том, как поживали друзья и родственники. Но для посланника стало неожиданностью, что половина письма заняли новости государства. Аллавани знала, что ему будет интересно, потому и расписывала, что в столице происходит, в Киццувадне и даже Митанни[139].
«... а царя Шаттуару пленили и отвезли к ишшакку[140] Ашшура Адад-Нарари, где и заставили его признать себя подданным Ашшура. Назвал тогда себя Адад-Нарари царем вселенским и лабарне о том письмо прислал, сестаром[141] его именуя. Лабарна разгневался, ногами топал и плевался: «Разве у нас одна мать? Пусть не пишет мне больше таких слов».
Хастияр улыбнулся, представив, как Урхи-Тешшуб, которого Аллавани ни за что не желала звать царём Мурсили, ногами топает и плюётся. Всегда хеттские цари почитали царей Ашшура ниже себя, а тут такое внезапное неуважение.
Хастияр ясно видел, куда это всё может зайти, да ещё с таким царём, как Урхи-Тешшуб.
Далёкая гроза...
Но, по правде сказать, расстроили его вовсе не тревожные вести с восточных рубежей, а рассказ о том, как жена хотела уговорить нового царя, чтобы отпустил её хотя бы к родне, если уж к мужу не отпускает. Хотела разжалобить лабарну, сказала, что боится одна жить в большом доме, нет с ней ни отца, ни мужа.
Да не вышло ничего из этой затеи. Царь сказал ей, что поможет, и приставил к дому охрану, вроде как для безопасности. Теперь Аллавани жаловалась, что чувствует себя дома не хозяйкой, а пленницей. Хуже всего было то, что у мужа помощи не просила, знала, что отсюда, из Вилусы он помочь ничем не может.
Эта история и стала для Хастияра последней каплей. Пора было заканчивать с бессмысленной жизнью в Трое, с бесконечным бездельем. В конце концов, он должен придумать способ изменить собственную жизнь и вырваться отсюда. Он же столько придумал интриг для блага государства, неужели не сможет помочь собственной семье? Надо только собраться с мыслями и решение появится само.
Но вместо хитроумной интриги, способной одним махом справиться со сложной задачей, воображение нарисовало тронный зал в Хаттусе, лабарну Солнце. Вот подходит Хастияр к нему меж двух рядов придворных и бьёт великого царя по лицу с размаху. Да ещё и вспомнился тот давний праздник, после свадьбы Хаттусили, когда они разыграли Урхи-Тешшуба. Что же, о последствиях не подумали, посчитали себя умней всех, вот и нажили врага.
Вот ещё один невольный участник той старой истории — Хеттору. Троянец за прошедшие месяцы стал его приятелем, хоть иной раз и смотрел снизу вверх на куда более образованного и опытного в жизни хетта. Но сейчас понимал его настроение не хуже самого Хастияра.
— Да, а я вот думал, что позовут тебя в столицу обратно, — сказал троянец, — жаль, я вижу, что тебе плохо у нас.
— Не плохо, но мой дом в Хаттусе, — ответил ему посланник, — хотя я редко там бываю. Наверное, мало внимания домашним своим уделял.
— А я вот тоже думаю, что мой дом только здесь, в Вилусе. Хотя я мало где бывал, но знаю точно, что моё место здесь, в Трое, и не хотел бы жить в каком-то другом городе.
— Здесь много лучше, чем в других местах, — признал Хастияр, — вот, скажем за год до битвы при Киндзе побывал я на востоке, в Вашшуканни, царя Шаттуару предостерегал от необдуманных поступков. Так там тогда великая сушь стояла. Жара. Вся трава бурая. А тут хоть тоже жарко нынче, но кругом цветы, будто ковёр пёстрый.
Троянец внимательно слушал рассказы посланника о дальних краях. Выходило, что жизнь в Вилусе куда легче и приятнее, чем во множестве иных мест. Но кто знает, может жители жарких пустынь или далёкого севера считают свою родину наилучшим местом на земле и не хотели бы по доброй воле покинуть его.
— Да вы хорошо тут, в Трое, живёте, — заплетающимся голосом произнёс Анцили, слуга Хастияра, что вчера приехал с письмом, — у вас же море есть!
Анцили, успел крепко поддать с разрешения хозяина и сейчас наслаждался отдыхом. Блаженно щурился на солнце. Скоро ему в обратный неблизкий путь с ответным
