— Но она обвиняется в ереси, — тихо заметил фра Станислао.
— Она не признала себя виновной. Обвинение можно и отозвать. Возможно, ее оболгали, запутали, неправильно поняли, — Он горделиво выпрямился и словно бы от волнения заговорил с сильным акцентом, — Я не знаю, как принято здесь, во Флоренции, но в Трансильвании воля покойного — это закон. Освободить бедную женщину, если хотите, — мой долг.
Фра Станислао переменил тон, в его голосе появилась угроза.
— Долг — понятие христианское, а не светское. Вы ведь христианин? И кажется, даже католик?
Ракоци оскорбленно кивнул.
— Мне странны ваши сомнения. Вам ведь известно, что я ежедневно хожу к мессе. Или меня тоже кто-нибудь оболгал? — Он решил вновь рискнуть и грубым ходом сбить допросчиков с толку. — Фра Марио полагает, что я ворую картины. Вы тоже считаете так?
Фра Станислао нахмурился. Чужеземец опередил его, ему ничего не осталось, как пробурчать:
— Я пока что воздерживаюсь от суждений.
— Что ж, обыщите палаццо. Христовы воители уже шарили там, но они были больше заняты порчей вещей и, возможно, что-нибудь пропустили, — Ракоци сдвинул брови, голос его гневно возвысился: — Только прошу, отправьте с этими варварами какого-нибудь достаточно взрослого и разумного человека, чтобы за ними был хоть какой-то пригляд.
— Вы довольно дерзко ведете себя, синьор Ракоци, — сухо заметил фра Станислао.
— Это неудивительно, я возмущен, — Ракоци склонился к столу. — Осмотрите палаццо!
Фра Станислао пренебрежительно отмахнулся:
— Раз вы настаиваете на этом, значит, картин там уже нет.
— Что? — воскликнул Ракоци и осекся, как человек, осененный ужасной догадкой. — Так-так… я понимаю. Если бы мне вздумалось уклониться от обыска, это укрепило бы вашу уверенность в том, что картины украл я. А поскольку я сам прошу осмотреть мое обиталище, вы заявляете, что умыкнутое попросту перепрятано. Чудно, чудно. В любом случае я остаюсь на крючке. А у вас пропадает необходимость опрашивать флорентийцев. Иноземцы всегда во всем виноваты, это очень удобно, не правда ли? — Он в негодовании фыркнул и сжал кулаки.
— Дело вовсе не в том, что вы иноземец! — запальчиво выкрикнул Марио, несмотря на предостерегающие жесты старших доминиканцев. — Просто факты указывают на вас. Вас видели возле картин. Вы разговаривали с Боттичелли.
— Я этого и не отрицаю, — быстро ответил Ракоци. — Он попросил меня вернуть ему картину, купленную у него моим дядюшкой несколько лет назад. Я обыскал все палаццо, но ее не нашел. Об этом мы с ним и говорили. Я даже сказал ему, что очень рад, что она не сгорит. — Он удивленно покрутил головой и продолжил: — Мне хотелось в последний раз взглянуть на холсты, но Христовы воители очень ревностно их охраняли. Туда допускали только монахов. Спросите тех, кто стоял в оцеплении, они подтвердят.
Еще бы не подтвердить, если Ракоци специально там терся. А вот как он прятал холсты под накидку, не видел никто.
Фра Станислао пришлось признать истинность его слов.
— Мы знаем — охрана работала хорошо. Однако один из охранников утверждает, что видел монаха в таких же синих, как у вас, сапогах.
Ракоци неожиданно расхохотался. Фра Станислао осенил себя крестным знамением и озадаченно на него посмотрел.
— Прошу прощения, — сказал Ракоци, задыхаясь — Доминиканец в модных сапожках! — Он вновь засмеялся. — Это слишком нелепо! Я стоял рядом с монахами, там было тесно. Возможно, охранник ваш не разобрал, где чьи ноги… там яблоку было негде упасть. Во всяком случае, обувью я ни с кем не менялся. — Ракоци вновь весело улыбнулся и смолк.
Фра Станислао поморщился.
— Что ж, возможно, наш молодой человек и ошибся.
Он потянулся к пергаменту и сказал со скучающим видом:
— Аутодафе назначено на десятое марта. Сегодня — шестое. Завтра или днем позже дознаватели нашего ордена допросят обвиняемую Воландри, чтобы определить, еретичка она или нет. Первый допрос ее не привел к ожидаемым результатам.
Ракоци похолодел.
— Что это значит?
— Это означает, — осторожно пояснил доминиканец, — что с ней пока ничего не делали, а лишь попросили признаться в содеянном. Она отказалась нам отвечать. Поэтому завтра ее подвергнут допросу с пристрастием.
Ракоци хорошо знал, что за этим стоит. Но слова его прозвучали почти безразлично:
— Разве в таких случаях не достаточно клятвы?
Фра Станислао с сожалением покачал головой.
— Вы человек светский, вам этого не понять. Дьявол хитер и упорен. Словесных внушений тут мало. Ради спасения души тело должно пострадать.
Молодой доминиканец также счел нужным дать пояснения. Повернувшись к Ракоци, он сказал:
— Либо она признается в ереси, либо докажет свою невиновность. В этом случае мы вам ее отдадим.
— Но чем она может доказать свою невиновность? — спросил Ракоци, уже зная ответ.
— Смертью своей, чужеземец. Лишь смертью. Отрицая свою вину до конца.
Фра Станислао поморщился. Ответ молодого священника показался ему жестоким. Он ласково улыбнулся.
— Будет достаточно лишь подвести ее к этой грани, а дальше останется только ждать. Смертью своей она будет прославлена в царстве небесном, а если выживет — мы отпустим ее. Ежели же она признает свою вину, десятого марта ее сожгут. На костре, вместе с другими еретиками.
Ракоци пристально посмотрел на доминиканцев.
— Скажите мне, добрые пастыри, а многие ли выживают? Из тех, что… доходят до грани?
Фра Марио с особенным удовольствием ответил на этот вопрос:
— Пока таких не было. Впрочем, нам следует допросить еще одиннадцать человек.
— Я понимаю. Это удобно. — Ракоци отошел от стола. — Хорошо, добрые братья, и что же дальше? Вы намерены обвинить меня в ереси? Или в краже картин? Или хотите послать за моими бумагами, чтобы выяснить, не самозванец ли я?
Фра Станислао поджал губы, словно слова эти причинили ему боль.
— Все это вскорости прояснится. Мы еще побеседуем с вами. Когда у нас будет достаточно времени — после аутодафе. Вы должны понять, чего мы хотим, вы должны убедиться, что нами движет лишь забота о вашей душе. Пока же мы к вам приставим охрану, которая постоянно будет находиться при вас. Если вы попытаетесь ускользнуть, вас арестуют, а мы сочтем это доказательством вашей вины.
Темные глаза Ракоци загорелись.
— Понимаю. Противясь обыску своего дома, я навлекаю на себя подозрения; соглашаясь на обыск, я их усугубляю. Приглядывая за мной, ваш человек будет собирать факты против меня; попытавшись уйти от надзора, я буду обвинен и обесчещен. Очень ловко, добрые братья!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
