– Понимаю! Вы в свое время скрыли от Жанны, как погиб Павел. Вы сказали, что вам пока еще не все ясно в его смерти. Жанна не могла не уловить вашей уклончивости, не могла не подозревать, что причины хуже, чем вы туманно намекаете. И вот сейчас вы признались, что причина гибели Павла – в каких-то ваших действиях. Она, разумеется, сразу поверила и мигом возненавидела вас, верно?
– Все верно.
– Что было дальше?
– Дальше был расчет крепости психодиполя, один конец которого – ненависть, а другой – любовь. Диполь оказался достаточно прочным, чтобы в течение примерно пяти дней, форсируя аппаратуру, вырвать Жанну из падения в прошлое.
– И этих пяти дней я не дал, запретив работы в институте?
– Да, Рой.
– Но исповедь не закончена, правда ведь?
– Не закончена, Рой.
– И конец ее будет в том, что вы надумали обеспечить спасение Жанны собственной гибелью? Что вы повторите самопожертвование Павла, только подрассчитали надежней? Он-де был гениален, но в панике не все учел. А вы в тот момент, когда ворвались в лабораторию, в панике же не сумели остановить процесс в точке равновесия. Зато сейчас ошибки не сделаете.
– Все точно, Рой.
– Думаете, разрешу вам самоубийство ради жизни Жанны?
– Да, Рой.
– Какие у вас основания так думать?
– Рой, это же просто! Если не погибну я, погибнет Жанна. В создавшейся ситуации одна смерть неизбежна. Но моя гораздо моральней.
– Моральней?
– Да, Рой. Я должен понести какую-то кару за то, что разрешил эти эксперименты. Жанна их участник, но в происшедшем неповинна, к тому же она уже жестоко наказана. Сочтите мою смерть формой самонаказания, продиктованного собственной совестью. Неужели вы думаете, что я смогу продолжать жить, отягченный двумя смертями по моей вине? Не преувеличивайте моей научной любознательности. Через два трупа она не перешагнет.
Рой заметался по комнате. От его невозмутимости не осталось и следа. Он негодовал, он был в неистовстве. Даже у вспыльчивого Антона Чиршке, Повелителя Демонов, я не знал такого приступа гнева.
Рой кричал, что наложил запрет на работы в институте, ибо догадывался, что в нем идут какие-то тайные исследования, ставшие причиной катастрофы. И был уверен, что веду их я, именно я, а не кто другой, – я всем видом показывал, что таю за душой секрет. И что он, Рой Васильев, абсолютно не сомневался, что рано или поздно я приду с повинной. Даже тематику тайных исследований он смутно подозревал, во всяком случае, очень уж большой неожиданности в моих объяснениях не нашел. Но что я сделаю его участником неразрешенного поиска, он и помыслить не мог. Заставить его решать – кому жить, кому умереть! Ведь это что!.. Я исповедался и теперь ожидаю отпущения грехов, так? А ответственность за новую неизбежную трагедию возлагаю на него, да? И я думаю, что он должен это вытерпеть?
– Не предваряю ваших решений, Рой, – сказал я, когда он выкричался. – Но хотел бы знать: что вы решили?
– Ничего не решил! – сердито ответил он. – Даже представления не имею, какое возможно решение.
– Но что-то вы, несомненно, предпримете и какое-то мнение составили?
Он с усилием взял себя в руки.
– Предприму я вот что. Вызову Чарльза Гриценко и передам ему наш разговор. Пусть и ваш директор знает, какие исследования совершались втайне от него. Будем вместе искать выход. А мнение мое таково: права на тайный научный поиск у вас нет, но право на помощь вы имеете.
9
– Права на поиск у тебя нет, право на помощь ты имеешь, – сказал мне Чарли, словно слышал последние слова Роя в моем разговоре с ним.
А вспыльчивый Антон Чиршке, Повелитель Демонов, сердито добавил:
– Я разобью все твои аппараты, измочалю тебя – в этом не сомневайся. Но это будет потом. Раньше надо тебя спасти.
Они пришли ко мне втроем. Рой молча уселся в сторонке, подальше от аппаратов, – мне кажется, он испытывал к ним недоброжелательство: не то опасение, не то прямое отвращение. Впрочем, он постарался показать, что по-обычному невозмутим: забросив ногу на ногу, лениво покачивал ею. Он только слушал, не вмешиваясь в обсуждение. Это, наверное, была наиболее типичная для него манера поведения: спокойно переводить взгляд с одного на другого, ничем не выдавать, какое предложение нравится, какое вызывает протест. Таким его знали все, кто встречался с ним на Урании. И мне уже не верилось, что этот человек метался по комнате, кричал, ругался и, похоже, готов был закатить мне здоровенную оплеуху. В те минуты гнева от рукоприкладства его удерживало, по-видимому, лишь то, что оплеухи не могли предотвратить надвигавшуюся беду и, даже самые увесистые, не способны были стать веским аргументом. Своей нынешней подчеркнутой отстраненностью он показывал, что больше не позволит себе несдержанности.
А Повелитель Демонов кипел и бурлил. Он первым вошел, точнее – ворвался в лабораторию и минуты три только ругался, яростно доказывая, что на наши с Павлом научные достижения ему чихать, а губить Жанну он не позволит. Она прелестная женщина, и лучше ее никто не изготовит пластинки для сепарации молекул по скоростям. И меня он тоже не позволит губить, я хороший парень. Вот еще вздор – ценой своей жизни исправлять глупейшие научные ошибки, нет, куда это годится, он спрашивает! Боюсь, в таком возбуждении Антону реально вообразилось, что имеются два Эдуарда Барсова. Один – его приятель Эдик, тихий скромница, неплохой экспериментатор, в общем – добряк, и попал тот добряк в беду, из которой его надо немедленно вызволять! А второй Эдуард – мрачная бестия, нарушитель научной этики, губитель хороших людей. И того, второго Эдуарда, следовало бы четвертовать, да жаль – в наше время такое естественное обращение со скверными людьми запрещено.
– Перестань, Антон! – приказал Чарли. – Ты преувеличиваешь. Эдика надо спасать не от Эдика, а от ошибки в эксперименте. Вот этим мы и займемся.
Я всегда восхищался Чарли – как ученым и как научным руководителем. И понимал сложность его теперешнего положения. Поэтому, несмотря на серьезность ситуации, все же с некоторым любопытством ожидал, как он поведет себя. В отличие от Повелителя Демонов, которому в запальчивости виделись как бы два Эдуарда Барсова, Чарли сам ощутимо раздвоился. В одной своей ипостаси он был крупным администратором, академиком и директором института, эта его ипостась поворачивалась ко мне гневным и укоризненным лицом. Директор возмущался, что в его институте ведутся необъявленные и неразрешенные работы и ведет их его душевный друг, его главный помощник. Можно ли простить этому человеку, другу и помощнику Эдуарду Барсову, его самоуправство? Как его наказать? Какие установить запреты для тех, кто вздумает, впадая в азарт научного поиска, последовать за человеком, подавшим столь соблазнительный и опасный пример?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
