спросила она Шушу, наклонившись под стол.
Та проворчала что-то невнятное. Александр Аркадьевич прикрыл глаза.
— Нам давно уже, Нюша, пора. Мне завтра рано вставать. Но уж так и быть расскажу. Значит, дело было так. Наступил момент, когда мы от всех треволнений, мучений и тревог уже еле дышали. Я валялся в приступах, Нюша заболела… Однажды к ночи к нам в дверь вдруг позвонили.
Я пошел открывать, потому что мне было уже все равно.
— А может, это были друзья? — спросила я.
— Друзья в эти дни обычно предупреждали заранее, — сказала Нюша. — Да и поздно чересчур.
— В общем, вошли. Два заурядненьких типчика в одинаковых пальто и шляпах. Какие-то мутные близнецы. Поздоровались, присели за стол. Затеяли общий треп… То да се, ля-ля, бу-бу. А время идет. Стрелка ползет к двенадцати. Я от них дико устал, голова разболелась, и, главное, не могу понять, куда они клонят? Гляжу, один из них нервно так передернулся:
— Ну, к делу! Нам, Александр Аркадьевич, нужна от вас одна милость.
— Милость?
— Не то чтобы милость, но совсем чепуховая штука… Симулируйте, пожалуйста, самоубийство.
У меня даже челюсть отвисла.
— Какое, — спрашиваю, — самоубийство? Вы что, спятили, что ли?
А он очень оживился и даже стал похож на человека:
— Мы, Александр Аркадьевич, предлагаем вам отличный выход. Лучше ничего не придумаешь. Да еще при вашем отчаянном положении. Мы же знаем, что вы того… И мы очень хотим вам помочь. А все можно поправить самым обычным трюком…
Другой подхватил:
— Вот именно, что простым. Совершенно простым! И, главное, все будет проходить в секрете. Что называется, никакой комар носу не подточит.
Я глядел на них бессмысленно, а первый вошел в настоящий азарт. Он вскочил со стула:
— Вы только повиснете — мы тут же входим… Сразу вытаскиваем вас из петли — и лады. Полная гарантия здоровья. Не хотите?!
Я уставился в угол. Он присел.
— Жаль. Тогда погодите… Имеется еще один вариант. Правда, похуже. Можно натереть шею мокрой веревкой… Но это больно, да и ссадины останутся. Зачем это вам? А так — моментально вынем из петли и сразу в больницу. Потом все устроим в лучшем виде. И никакого ареста не надо. Так что вы думаете? Не хотите?! Все равно не хотите?!
Тут голос у него прокис, и лицо поскучнело. Он кивнул напарнику, и они направились к дверям. И уже у выхода он сказал:
— Напрасно это вы, Александр Аркадьевич. Напрасно, говорю, отказались. А ведь такой замечательный ход был!
Галичи уехали, и мы с ними больше не встречались. Наступил декабрь 77-го года. Однажды я шла от здания Лионского вокзала к автобусной остановке. Впереди шествовал элегантный сутуловатый господин с саквояжем и зонтиком. Он направлялся к стоянке такси. «Да это же Галич!» — вдруг сообразила я. Недавно мне кто-то рассказывал, что он находится в Италии, где проходят его выступления. И вот теперь он вернулся в Париж и едет к себе домой. Может, подойти и поздороваться? Ну, нет, неудобно… Александр Аркадьевич после дороги устал, и наверняка он меня забыл. Увидит и удивится: откуда взялась эта тетка?
Пока я колебалась, подъехало такси и его увезло. Ах, если бы я могла знать…
На другой день, 15 декабря, мне позвонила знакомая и сказала, что час назад Александра Галича в собственной квартире убило электрическим током. Как? При каких обстоятельствах? Пока никто ничего толком не знал, и все находились в настоящем шоке. Нюша кричала до судорог. В квартире было полно полицейских.
Через неделю хоронили Александра Аркадьевича. Люди целиком заполнили вместительный храм Александра Невского, нарядный и красивый православный храм на улице Дарю. Отпевание закончилось. Гроб вынесли во двор. Здесь тоже было полно народу — пришли все три русские эмиграции — и первая, и вторая, и третья. Такое случалось нечасто. И все растерянно глядели друг на дружку. Нюшу держали под руки. Рядом стоял Володя Максимов с женой Таней. Я с ними поздоровалась, Володя никого не видел, закаменел. Кто-то рядом сказал:
— Умер Галич, а Максимов убивается, словно сам умер.
Кладбище Сен-Женевьев де Буа.
День был промозглым и ветреным, просторные аллеи продувало насквозь.
Говорились речи, поминались заслуги покойного, его свободный и дерзкий поэтический дар, вызов, брошенный власть имущим на родине, и то, как заговорил в его песнях лишенный голоса человек толпы» каким он сам был добрым и человечным. Крупный был телом и душой. И вот душа вознеслась, неизвестно куда, а тело, день назад еще теплое, жадное до земных наслаждений и радостей, теперь скрытое от глаз в темном ящике, опускали в эту яму.
Когда все было кончено, ко мне подошла Таня Максимова и попросила, чтобы я осталась на поминках.
— Твой-то где? — спросила она.
— Понятия не имею, — ответила я. — На вернисаже, кажется, на каком-то.
Поминки были шумными. Все ели, пили, говорили. Нюша пыталась хозяйничать, но у нее все валилось из рук, и она то и дело принималась плакать. Приглашенные, впрочем, особо долго не засиживались, все куда-то торопились, у всех находились неотложные дела. Вскоре за столом остались только Нюша, Вадик Делоне и его жена Ира. Я упрашивала Нюшу меня отпустить, убеждала, что опаздываю на последний поезд.
— Ведь вы же не одна останетесь, — говорила я. — Ведь Вадик и Ира останутся у вас ночевать.
— Правильно, — отвечала Нюша. — Они останутся. Но и тебя я очень прошу никуда не уезжать. Не провалится твой Монжерон. Ну, ради Бога! Ну, Майечка, ну, милая! Ох, я не выдержу! Он тут вот, возле дивана, лежал мертвый. И зачем я тогда, дура, выскочила за хлебом? Я же всего на пять минут выскочила, даже меньше. Даже Шушу не взяла! Он возился с какой-то антенной, я не обратила внимания, стальной прут… Я прибежала назад поскорей, словно чувствовала. А он лежит вот на этом самом месте возле дивана… Он был еще теплый, а Шушенька лизала его лицо. Боже мой!.. Вилку от антенны он воткнул в сеть и держался за антенну обеими руками. И обе руки были прожжены насквозь. На ладонях так и остались черные раны. Ох! Меня не было всего минут десять… Может, приди я на минуточку раньше, его можно было бы спасти! Ох! Он же был еще теплый. Я с трудом оторвала антенну от его рук.
— Как же все это получилось, Нюша? — спросила Ира.
— Не знаю. Никто ничего не знает. Меня еще будут терзать, вызывать в полицию, в разные специальные службы. Французы очень обеспокоены случившимся. Но что я им
