Бенджамин почти не изменился, только шерсть на его морде чуть поседела, и после смерти Боксера он стал еще более замкнутым и неразговорчивым.
Теперь на ферме жило гораздо больше животных, хотя рост поголовья оказался не таким значительным, как предполагали ранее. Для новых поколений Восстание было седым преданием, которое передавалось из уст в уста, а животные, купленные на соседних фермах, вообще ничего не слышали о нем. Кроме Травки в усадьбе было теперь еще три лошади. Честные и прямые скоты, трудяги и отличные товарищи, но очень уж глуповатые. Они не сумели овладеть алфавитом дальше буквы Б, но верили всему, что им рассказывали о Восстании и принципах Анимализма, особенно если это делала Травка, к которой они относились почти как к матери. Верили, но вряд ли понимали, а если и понимали, то самую малость.
Усадьба теперь процветала, труд был лучше организован. У мистера Пилкингтона прикупили два поля. Ветряную мельницу наконец-то достроили, на ферме появились молотилка и сеноподъемник, не говоря уже о нескольких новых постройках. Уимпер приобрел себе высокий двухколесный экипаж. Не появилось электричества, но зато неплохие доходы приносил обмолот зерна, для которого и использовали мельницу. Животные упорно трудились над постройкой еще одного ветряка. Обещали, что, когда его построят, тогда уж обязательно поставят динамо-машину. Но никто уже не вспоминал рай земной, о котором когда-то мечтал Снежок — о стойлах с электрическим освещением, горячей и холодной водой, о трехдневной рабочей неделе и т. п. Наполеон отверг эти идеи, как противоречащие духу Анимализма. Истинное счастье в том, говорил он, чтобы упорно работать и скромно жить.
Ферма, казалось, богатела, но не богатели животные, за исключением, конечно, свиней и собак. Возможно, это происходило оттого, что свиней и собак стало так много. И дело не в том, что эти скоты не работали, они трудились по-своему. Крикун без устали объяснял и объяснял, что все время приходится выполнять огромную работу по управлению и контролю за работой на ферме. Значительная часть этой работы была такого рода, что остальные животные не могли постигнуть ее характера. Например, Крикун рассказал им, что свиньям ежедневно приходится затрачивать немало времени, чтобы готовить такие таинственные вещи, как «сводки», «отчеты», «памятные записки» и «протоколы». Все это представляло собой большие листы бумаги, которые нужно было исписать сверху донизу, а как только испишешь, сжечь в печке. И все это имеет важнейшее значение для процветания фермы, говорил Крикун. И все же ни свиньи, ни собаки не производили какого-либо продовольствия своим трудом, хотя их было очень много и на аппетит они никогда не жаловались.
Что же касается остальных скотов, жизнь, насколько они могли судить, оставалась у них такой, как всегда. Как всегда, они были голодны, спали на соломе, пили из пруда, работали в поле, зимой мерзли, а летом мучились из-за мух. Иногда старейшие напрягали память и пытались вспомнить, лучше или хуже была жизнь на ферме сразу после Восстания и изгнания Джонса. Но они ничего не могли припомнить. Не было ничего такого, с чем они могли бы сравнивать теперешнюю жизнь, ничего, кроме листиков Крикуна со столбиками цифр, которые неизменно утверждали, что все на ферме улучшается и улучшается. Животные пришли к выводу, что вопрос этот неразрешим, во всяком случае, у них слишком мало времени, чтобы размышлять о подобных вещах. Лишь старый Бенджамин говорил, что помнит всю свою долгую жизнь до мельчайших подробностей, и он утверждал, что жизнь никогда не была, да и не может быть, ни много лучше, ни много хуже — голод, тяготы и разочарования, заявлял он, есть вечный закон бытия.
И все же скоты никогда не теряли надежды. Более того, они никогда не переставали — ни на минуту — гордиться, что им выпала честь принадлежать к Скотному Двору. Ведь эта ферма по-прежнему была единственной в стране — во всей Англии! — фермой, которой управляли сами животные. Все они, даже самые юные, даже те, кого привезли с соседних ферм, расположенных за десять или двадцать миль от усадьбы, никогда не переставали восхищаться этим. А когда они слышали стрельбу из ружья, когда они видели развевающийся на флагштоке зеленый флаг, сердца их наполнялись непреходящей гордостью, и они снова вспоминали старые героические времена, изгнание Джонса, Семь Заповедей, великие битвы, в которых потерпели поражение захватчики-люди. Они не забыли ни одну из старых надежд. По-прежнему верили в Республику Животных, предсказанную Старым Майором, когда нога человека не будет больше топтать зеленые поля Англии. Когда-нибудь это время придет, пусть не скоро, пусть никто из живущих теперь не доживет до него, но оно все равно наступит. Иногда то там, то здесь тайком напевали песню «Скоты Англии», во всяком случае, без сомнения, все животные фермы знали ее наизусть, хотя и не решались петь вслух. Да, их жизнь трудна, не все надежды сбылись, но они твердо знали — они не такие, как все. И если они голодали, то не из-за тирана-человека, а если надрывались на работе, то все-таки они работали на себя. Никто из них не ходил на двух ногах. Никто из скотов не называл другого скота «Хозяин». Все животные были равны.
Как-то в начале лета Крикун приказал овцам следовать за ним и повел их на противоположный край фермы, на пустырь, заросший молодыми березками. Овцы провели там весь день, ощипывая молодую листву. За ними наблюдал сам Крикун. Вечером он вернулся один, а овцам, поскольку погода позволяла, велено было остаться на пустыре на ночь. Они пробыли там целую неделю, и все это время никто из животных не видел их. Крикун проводил с ними бо́льшую часть дня. Он говорил, что разучивает с ними новую песню, а для этого необходимо уединение.
В чудный летний вечер, как раз после возвращения овец, когда животные, закончив работу, шли к усадебным постройкам, со двора донеслось испуганное лошадиное ржание. Обеспокоенные животные замерли на месте — ржала Травка. Она ржала не переставая, и все животные помчались во двор. Там они увидели то, что испугало Травку.
Это была свинья, идущая на задних ногах.
Да, это был Крикун. Чуть неуклюже, еще не привыкнув удерживать свою тушу в таком положении, но сохраняя идеальное равновесие, он прогуливался по двору. Минуту спустя из дверей господского дома вышла длинная шеренга свиней, и все они передвигались на задних ногах. У одних это получалось лучше, у других — хуже. Две-три свиньи даже пошатывались немного и, похоже, не отказались бы от палки, чтобы опереться на
