— Я всегда думал, — скажет Сократ, — что гражданин — это тот, кто отвечает за жизни своих сограждан сегодня, а не в будущем. Например, я философ, но считал своим долгом ходить на войну, когда была война. Народ — это не абстракция.
Далее Сократ скажет, что гражданин — народен, иначе он не свободен и не гражданин.
А Чубайс возразит, мол, легко вам говорить, у вас рабы были, а нам приходится рабов заново создавать из формально свободных граждан. Надо ежедневно по капле вдавливать в общество раба. Архитрудная работа, батенька! На это Сократ, вероятно бы возразил, что рабство и его не радует, но высокая общественная мораль дает перспективу, в которой нет рабства, но есть взаимная ответственность, тогда как изначальная установка на аморальность делает рабство вечным.
Личность может состояться только как выражение ответственности за целое; нет и не может быть среди свободных граждан приватизированной нравственности. И если создаешь новое общество с рабскими инстинктами, то даже хозяева обязательно станут рабами.
На этом беседа закончится. Сократ возвратиться к себе в Лимб, а Чубайс отправится в Коцит, где новое пальто ему пригодится.
7
Гиббон в «Истории падения Римской империи» так описывает эту мутацию сознания: «Настроения отдельных лиц постепенно свелись на одну плоскость, огонь гения погас, и даже военный дух испарился. Личное мужество осталось, однако римляне утратили то гражданское мужество, которое питалось любовью к независимой отчизне. Покинутые провинции, лишенные силы и единства, постепенно впали в вялое равнодушие частной жизни».
Сравните это описание с сегодняшним днем. Выведенные за рубеж капиталы, частный комфорт, который приравняли к личной свободе, независимость от народа, которая считается доблестью. Мы продолжаем бороться за частное право, в то время как свободный гражданин может считать пристойной лишь борьбу за общую свободу — нравственную свободу всего народа, независимую от приобретений и зарплат, неделимую на корпоративные интересы. Характерным примером не осмысленной риторики на эту тему является самоназвание менеджерского сословия России «креативный класс»; созидатели отделили себя от «черни». Если бы «креативный класс» действительно нечто создавал (науку, искусство), то его деятельность принадлежала бы всем, и черни в том числе. Обособить свой интерес от общественного, противопоставить частное право общему — это не лозунг свободного человека, это как раз лозунг раба. Постулируя независимость от косного общества, «креативный класс» аннигилирует смысл свободного труда в частное предпринимательство. А это диаметрально противоположные понятия. Свободный труд состоится только как общественно значимая деятельность (в отличие от труда раба), как деятельность, направленная на благо всех, а не одного: труд художника, ученого, врача состоится через эффект, оказанный на других, — наука не принадлежит никому, искусство принадлежит всем.
Так инстинкт раба был выдан в сегодняшнем мире за путь свободного гражданина — и это печальный факт.
Движение от общественного труда к частному приобретению ясно видна на примере современного искусства. Авангард, т. е. искусство по первоначальному замыслу общественное, социалистическое, предлагающее миру утопию равенства — сменил так называемый «второй авангард», ставший его противоположностью — служебным, декоративным и частным творчеством. «Второй авангард» (в Советском Союзе и на Западе) — стал поиском частной ниши, стремлением к капитализации, а отнюдь не татлиновским планом преобразования мира.
Гердер, описывая трагедию нравственного распада империи, высказался крайне резко: «Рим стал рабом своих рабов».
8
Беда общества, посчитавшего общественную мораль — тоталитарной доктриной, выразилась в том, что богатство народа — передали в частные руки. Приобретение приравняли к нравственному поступку, далее все рушилось по сценарию древнего Рима. То, что происходит с цивилизацией, заботящейся не о нравственном долге, а об имуществе — описано и Гиббоном, и Моммзеном. Само государство приватизируется (это произошло сегодня в России), и осуществляется приватизация государства ровно на тех же основаниях, на каких до того приватизировались уголь и нефть.
Протест против приватизированного государства, исходящий от «креативного класса», от тех, кто приватизировал недра земли и от их слуг — нелеп.
Было бы интересно представить себе, как повели бы себя античные герои — Брут, Катон, Перикл — перед лицом такой беды. Они были людьми действия и решения, не трусливого и не медленного.
Вернуть приватизированную собственность обратно в общественную — трудно. Налоговая мера бессильна: налоги попадают в бюджет, где их распределяет государство, которое само приватизировано.
Вопросы, стоящий перед страной, звучат просто:
Каким образом сделать частное предпринимательство общественно значимым?
Как частное сознание собственника превратить в сознание свободного гражданина? Как сделать труд всеобщим?
Как сделать промежуточный продукт труда мене важным нежели цель трудового процесса?
Мне представляется, что Брут и Катон предложили бы приватизацию приватизаторов.
Это не означает революцию и изъятие собственности — это означает привлечение собственников к общему трудовому процессу.
Всякий капитал, возникший благодаря приватизированной народной собственности, должен быть приватизирован как бы «поверх» сегодняшней принадлежности — причем приватизирован не одним человеком, но обществом, как единицей права.
Эта вторая приватизация не отменяет первую, она накладывается сверху, для того, чтобы капитал работал не на одного собственника, но непосредственно на общину.
Причем работал не опосредованно через налоги — а прямо, так же точно, как он кормит первого собственника.
Капитал должен нести ответственность за конкретные судьбы, за пенсии, образование, жилье. Следует сделать смердов собственниками собственника, хозяевами хозяев — появятся сотни тысяч людей, которые регулярно получают дивиденды от производства. Они будут владеть акциями акций — получая их по праву свободнорожденных.
Этот общественный принцип, наложенный поверх принципа частного, — даст возможность людям чувствовать себя единым народом.
Акции второй приватизации будут принадлежать бабушкам и таксистам, студентам и домохозяйкам — они будут знать, что символический труд работает и на них.
Таким образом, труд снова станет всеобщим достоянием и вернет себе субстанцию культуры. Надо полагать, что со временем это ликвидирует символический характер труда и позволит вычеркнуть лишние нули — но не ценой войны. И труд, и высокий досуг — все общее. Народ един, человек состоит из многих людей.
Разумеется, экономист рассмеется: Бруту и Катону объяснят с цифрами в руках, что эффективность производства от такого распределения стократно снизится. Очевидно, что собственник не будет заинтересован в таком доходе, не будет стимула отдавать распоряжения по телефону и есть бифштексы на важных встречах. Прогресс отодвинется в невообразимо далекие времена и общество будет жить, буксуя.
Пожалуй, на Катона такой аргумент не подействует.
Он скажет: Но общество и так живет не ради прогресса, а ради промежуточного продукта труда, ради сегодняшнего неравенства.
Он скажет: заботьтесь о справедливости — остальное приложится.
А если вы не считаете это главным, работник госбезопасности будет «трудиться на износ», пестуя промежуточный продукт труда — насилие и власть, а вовсе не право и свободу. И сочный кащей будет копить деньги, уверенный в том, что его частные накопления — суть гарантия общей свободы. И авангардист второго помета будет развлекать богатых клиентов, считая, что представляет свободное искусство. И мещане будут сравнивать свой персональный успех с нуждами народа и говорить, что народ не дорос до понимания подлинной свободы, которая в менеджменте и лакействе.
И это нравственное уродство будет выдаваться за цветущую цивилизацию — как то уже было в гниющей Римской империи.
Итоги 2012 (29.12.2012)
Поразили две вещи — пустота и трусость.
Будто бы революция: нервничают, протестуют.
Будто бы раскол в обществе: на якобы либералов и якобы охранителей.
Будто бы рост самосознания: пишут мнения все, кто в газете, кто в блоге.
Будто бы храбрость: хамят Патриарху, дерзят президенту, многие вынули фигу из кармана.
Но прошел год, а вспомнить нечего.
И охранительство пустое — нечего охранять, дрянь одна; и либералы липовые — свобода, это когда для всех, а не для избранных.
