Убивший его британец ненадолго задержался на этом свете – пуля в плечо заставила его выпустить рукоятки митральезы как раз в тот момент, когда рулевой катера до упора зажал румпель, уводя катер из-под обстрела. Всплеск, соскользнувшие с досок борта пальцы и отчаянный, почти мгновенно захлебнувшийся крик – оглянувшийся назад рулевой увидел только качнувшуюся на волне бескозырку.
Мартин Каас успел выстрелить пять раз, прежде чем катер оттащил шлюпку прочь от берега. Затем он подошел к убитому Глушко и, встав на колени, принялся читать молитву – лютеранскую, но, как посчитал комендор, в данном случае это не имело ровно никакого значения. Господь примет всех.
Закончив, он выгреб из карабина и карманов покойника оставшиеся патроны и поднялся выше, почти на гребень. Британцы тем временем разделились – катер на малом ходу заходил со стороны пролива, готовясь осыпать враждебные скалы свинцовым градом, а отцепившаяся шлюпка по широкой дуге выгребала к середине косы.
Это был подарок, на который комендор почти не надеялся, – возможность принять последний бой с врагом почти на равных. Сыграла ли тут роль жажда мести, британская спесь или, наоборот, холодное осознание того, что забившийся между камней одинокий стрелок почти неуязвим для артиллерии, – Каас не знал, да и ему это было неинтересно. Его вселенная сжалась до узкой расщелины между камнями, планки прицела и нескольких шагов голой скалы, которых – он был твердо уверен в этом – британцам не миновать.
Он успел снять двоих и упустить одного, когда, забивая очередную обойму, расслышал скрежет металла справа, из-за спины. Те, с катера, оказались хитрее, чем он думал, – не видя вспышек выстрелов, они поняли, что стрелок закрыт от них, и тоже полезли на скалы. Развернувшись, Мартин пальнул в упор, и почти сразу же на него сзади навалилось что-то большое, тяжелое, хрипящее. Удар в спину бросил комендора вперед, на скалу, он попытался приподняться – и обмяк, уже окончательно, не чувствуя ударов ножа, которыми его добивали.
Первое действие следующего акта разыгравшейся на берегах Нового Света драмы закончилось. В активе у русских были четверо сраженных пулями эстляндца британских матросов, англичане же записали себе в плюс очищенную от вражеских наблюдателей косу.
К утру мичман Шульц так и не пришел в себя. По крайней мере, до той степени, чтобы подняться на ноги. Дмитрий Мушкетов решил считать хорошим признаком уже то, что контуженый время от времени открывает глаза и даже узнает – правда, почему-то одного Горшенина. Филиппинку Шульц упорно считал китайской прачкой, а на самого геолога только подслеповато щурился разноцветными глазами, левым – нормального серого цвета, а правым – красно-черным: красный от лопнувших сосудов белок и огромный неподвижный зрак. Выглядело жутковато. Попытки объяснить, что случилось и почему пострадавшего не слушаются руки-ноги, кончались ничем: мичман кивал, кривясь от боли, и тут же забывал все и заново принимался бормотать что-то жалобное и невнятное.
– Однако же надо идти, – повторил Горшенин грустно.
– Понесем по очереди? – предположил Мушкетов, с сомнением поглядывая на рослого молодого офицера. Как его смог дотащить от места боя невысокий худой боцманмат – оставалось загадкой, потому что вчера они вдвоем замучились волочить раненого до расселины каких-то двести шагов. – Один несет, второй с винтовкой охраняет?
– Пожалуй… – неуверенно отозвался моряк. Кажется, и ему вчерашний подвиг представился неповторимым.
Геолог вдруг замер, пристально глядя на Шульца.
– А знаете что, Павел Евграфович, мы с вами два… хм… умника. Нам бы сейчас что пригодилось?
– Лошадь бы пригодилась, – хмуро ответил боцманмат. – Привязать к седлу…
– А не пасется ли поблизости какой-нибудь тератавр? – риторически поинтересовался Мушкетов. – Вашу Катю без особого труда удалось подвести под вьюки. Так, может, они все настолько смирные?
Моряк потер шею.
– Да, – признал он, – Катю бы сюда – за полдня, пожалуй, добрели бы до лагеря. Однако ж ловить ее… кабы не дольше провозимся.
– Ну, – рассудительно заметил геолог, – если не увидим поблизости тератавров – сразу станет понятно, что ловить долго и проще на руках нашего подопечного отнести.
– Так и порешим.
Горшенин подхватил раненого за плечи и с трудом, не без помощи Мушкетова, взгромоздил себе на спину. Ноги Шульца при этом волочились по земле.
Однако, когда путники выбрались из расселины, где провели ночь, вначале показалось, что затея геолога кончится пшиком. Там, где еще вчера ящеры паслись стадами, наутро простерлось загадочно опустевшее редколесье. Птицы голосили по-прежнему, и стрекотали насекомые, но ни одного зверя крупней кролика вокруг не было видно, за исключением сордесов, по-прежнему набивавших утробы падалью.
– Однако, – в растерянности проговорил Горшенин, опуская свою ношу наземь. – Куда они все подевались?
– Я, кажется, знаю, – мрачно ответил Мушкетов. – Землетрясение было ночью.
– Не может такого быть, – уверенно заявил моряк. – Пока мы на берегу прохлаждались, трясло раза три. И никто не разбежался.
– То просто трясло, – убежденно проговорил геолог. – Звери чутко распознают опасность. Настоящую. Скоро случится извержение.
Он обернулся в сторону невидимого за кратерной грядой залива, прикрывавшего зеркальной гладью темную хтоническую глубину.
– И нам к этому часу лучше бы оказаться подальше от этого проклятого места.
Мушкетов с трудом поднял голову. Плечо мичмана врезалось ему в скулу.
Какое там «полдня», думал он, пытаясь стряхнуть заливавший глаза пот. Это поутру казалось, что до нового лагеря они доползут через пару часов после полудня. По мере того как маленький отряд огибал перепаханную британскими снарядами пустошь, перспектива растянуться в палатке и заснуть, не чувствуя за спиной угрозы, отдалялась все быстрей. Идти по редколесью налегке было нелегко; волочить на спине бессильного Шульца – почти невозможно. А уж когда мичман приходил в себя ненадолго, приходилось, бросив все, останавливаться и вдвоем удерживать бьющегося в бреду моряка: один хватал его за руки, второй зажимал ему рот, чтобы крики не привлекли ящеров.
Хотя ящеров как раз и не было видно поблизости. Даже сордесы разлетелись, терзая небеса воплями мучимых душ. Странная тишина накрыла редколесье.
Поэтому, когда буро-зеленое бревно перед Мушкетовым открыло желтый козлиный глаз, геолог совершил отважнейший поступок.
Он не заорал.
Возможно, ему бы удалось заметить зверя прежде, чем он едва не наступил тому на голову, но, когда волочишь на спине шесть пудов русского офицера, вокруг себя не видишь ничего. Горшенин и Тала, должно быть, увидали ящера раньше, и геолог обогнал их на несколько шагов, но предупредить товарища окриком не могли – а ну как тварь испугается?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
