сам работал не меньше других – да нет, наверняка усерднее наемных помощников, – глянул на меня и усмехнулся:
– Ну вот, сейчас разгрузимся и начнем сначала.
Я посмотрел на рабочих. Они выглядели не лучше моего, хоть я, вероятно, выдохся больше; ведь для меня все это было внове, и я не успел еще научиться тратить силы рационально. Почти вся наша бригада лежала навзничь в скудной тени под стеной.
– Ладно, – откликнулся я.
– Да нет, я пошутил. Уж не думаешь ли ты, что эта банда способна на что-нибудь, пока не набьет себе животы?
– Нет, не думаю.
– И правильно. Тогда обед.
Он сказал что-то Рафаэлю и зашагал назад к своей хижине. Я поплелся за ним, и мы вместе пообедали подогретой синтетической пищей – ничего другого он предложить не мог.
Вторая половина дня началась с разгрузки. Шпалы, бетонные подушки и рельсы перетащили на другую повозку, также работавшую от батарей, но поставленную на большие надувные колеса. Покончив с этим, мы отогнали свою тележку назад к концу пути и в том же порядке принялись за дело сызнова. День был жаркий, люди двигались медленно. Даже Мальчускин как-то приутих и, как только тележка была заполнена вторично, объявил, что пора закругляться.
– Хорошо бы, конечно, сделать сегодня еще и третий рейс, – произнес он, основательно отхлебнув из бутылки с водой.
– Я готов, – откликнулся я.
– Допустим. Хочешь проделать все от начала до конца в одиночку?
– Согласен, – ответил я, не желая признаться в том, что совершенно измотан.
– Ты и так завтра будешь неработоспособен. Нет, разгрузим эту тележку, отведем ее назад – и шабаш.
На поверку программа оказалась изложена не совсем точно. Отогнав тележку на юг, Мальчускин приказал бригаде закидать последний отрезок пути слоем песка и грязи. Слой этот надлежало сделать как можно толще и вытянуть вдоль пути ярдов на двадцать.
Я поинтересовался, зачем он нужен.
Вместо ответа Мальчускин показал на один из соседних путей, левый внутренний. В конце его поднимался массивный бетонный буфер, надежно вкопанный в почву.
– Ты что, предпочел бы взамен возводить такую штуку?
– А что это?
– Амортизатор. Вдруг канаты лопнут все разом, и Город покатится по рельсам назад. В общем-то, амортизаторы вряд ли остановят его, но лучше никто не придумал.
– А что, было уже так, чтобы Город покатился назад?
– Однажды было.
Мальчускин предложил мне выбор – вернуться в Город, к себе в каюту, или переночевать у него в хижине. По его тону я понял, что выбора у меня, в сущности, нет. Было очевидно, что путеец придерживается невысокого мнения о тех, кто живет под защитой городских стен, и сам он, по собственным словам, старался бывать в Городе как можно реже.
– Там слишком уютно, – заявил он. – Половина народу в Городе и знать не знает, что творится снаружи, и не думаю, чтобы им очень-то хотелось об этом узнать.
– А зачем им знать? В конце концов, если у нас все идет гладко, это просто не их забота.
– И то верно. Но если бы городские людишки почаще высовывались наружу, мне бы, может, не приходилось возиться с этими местными бестиями.
В расположенных неподалеку от нашей хижины спальных бараках наемные рабочие шумно судачили о чем-то, иногда принимались петь.
– Вы не хотите иметь с ними ничего общего?
– Я использую их, и только. А остальное – дело меновщиков. Если рабочие совсем никуда не годятся, я их увольняю и требую, чтобы наняли новых. Это не сложно. Работы в здешних краях днем с огнем не сыщешь.
– Что значит – в здешних краях?
– А про это ты уж спрашивай не меня, а своего отца и его гильдию. Я годен только на то, чтобы выкапывать старые шпалы.
Я чувствовал, что в действительности Мальчускин не так уж отчужден от Города, как хочет показать. Да, несомненно, его относительно независимое существование внушало ему известное презрение к тем, кто заперт в четырех стенах, – и в то же время, насколько я мог судить, его никто не обязывал торчать здесь, в хижине, дни и ночи напролет. Конечно, бригада была с ленцой, да и пошуметь любила, однако в общем и целом вела себя вполне пристойно. В нерабочее время Мальчускин и не пытался присматривать за подчиненными, так что спокойно мог бы жить в Городе, если бы только захотел.
– Это ведь твой первый день снаружи? – внезапно спросил он.
– Так точно.
– Хочешь посмотреть на закат?
– Не-ет… а зачем?
– Обычно все ученики смотрят.
– Ладно.
Нехотя, словно для того, чтобы угодить старшему, я выбрался из хижины и бросил взгляд мимо громады Города на северо-восток. Мальчускин подошел ко мне и встал рядом.
Солнце клонилось к горизонту, и я уже ощущал, как спины коснулся прохладный ветерок. Облака предыдущей ночи не возвращались, небо было чистым и синим. Я следил за солнцем, не отрываясь, – теперь, когда его лучи рассеивались в толще атмосферы, на него опять можно было смотреть, не раня глаз. Оно имело форму сплющенного оранжевого диска, как бы наклоненного к нам. Сверху и снизу из него вырастали мощные колонны света. И на наших глазах оно медленно утонуло за горизонтом – последним исчезло верхнее острие светового копья.
– Если ночуешь в Городе, этого не увидишь, – заметил Мальчускин.
– Очень красиво, – согласился я.
– Видел утром восход?
– Угу.
– Они всегда так, – кивнул Мальчускин. – Едва посвятят ребенка в гильдию – и сразу швырнут его в воду, на самую глубину. И никаких объяснений, так? Выведут наружу, в темень, и ждут, пока не взойдет солнце.
– Но зачем, зачем им это надо?
– Так установлено системой. Считается, что это кратчайший способ заставить ученика понять, что солнце на самом деле не такое, как учат в яслях.
– При чем тут солнце?
– Какое оно по учебнику?
– Круглое.
– Значит, так учат и по сей день. Ну, а теперь ты убедился, что оно другое. Понял, что это значит?
– Нет.
– Ну так думай. Пойдем поужинаем.
Мы вернулись в хижину, и Мальчускин велел мне подогреть еду, пока он навинтит раму для второй койки над той, которую занимает сам. Выкопав из шкафа еще один ком белья и одеяло, он швырнул их на матрас.
– Будешь спать здесь. – Он показал на верхнюю койку. – Ворочаешься по ночам?
– Кажется, нет.
– Попробуем сегодня так. Если выяснится, что ты юла, поменяемся местами. Не люблю, когда меня беспокоят во сне.
Думаю, оснований тревожиться за свой покой у него сегодня не было. Я так устал, что мог бы уснуть на голой скале. Мы разделили безвкусный ужин, а потом Мальчускин принялся толковать о том, как организована работа путейцев. Я не без труда делал вид, что слушаю его, и спустя несколько минут водворился на койке. Послушал еще чуть-чуть – и тут же заснул.
4
Проснулся я утром оттого, что Мальчускин бродил по хижине, гремя оставшейся после ужина посудой. Едва очнувшись, я попытался спрыгнуть с постели – и тут же рухнул обратно, сраженный острой болью в спине. Я охнул. Мальчускин поднял
