Исправленное творение. Фигура террориста (Равенель).
*
Связь абсурда и бунта. Принять окончательное решение, отказаться от самоубийства, чтобы вступить в борьбу, — значит подспудно признать жизнь единственной подлинной ценностью, той, что делает борьбу возможной и сама является борьбой, «той, без которой не обойтись». Из чего следует, что тот, кто в угоду этой абсолютной ценности отказывается от самоубийства, отказывается одновременно и от убийства. Наша эпоха, доведшая нигилизм до крайних проявлений, приемлет самоубийство. Это видно и по тому, с какой легкостью она приемлет убийства и оправдывает их. Человек, убивающий сам себя, уважает хотя бы одну ценность — чужую жизнь. Он никогда не использует свою свободу и страшную силу, которую дает ему его решение умереть, для господства над другими людьми: всякое самоубийство в чем-то алогично. Но поклонники террора довели самоубийство до его крайних следствий — до узаконенного убийства, то есть коллективного самоубийства. Доказательство: нацистский апокалипсис 1945 г.
*
Бриансон. Январь 47-го г.
Вечер, затопляющий холодные горы, в конце концов леденит сердце. Есть только два места на земле, где этот вечерний час не кажется мне невыносимым, — это Прованс или средиземноморские пляжи.
*
Дж. Оруэлл. Burmese days{73}[444]. «Многие люди вольготно чувствуют себя на чужбине, лишь презирая коренных жителей».
«…безмерное счастье, которое проистекает из опустошенности и успеха и с которым ничто другое в жизни — ни одно наслаждение тела и ума — не может сравниться».
*
Прочесть Георга Зиммеля[445] («Шопенгауэр и Ницше»). Комментарий к Ницше, переведенный на английский Бернери[446] (убит в Испании коммунистами в пору борьбы с анархистами). Рассуждает о тяготении Ницше к Богу. «Хотя это может показаться фантастическим преувеличением, здесь под оболочкой крайнего персонализма можно разглядеть чувство, которое, несмотря на формальные отличия, имеет немало общего с христианским представлением о внутренней жизни. Христианство, по сути дела, предполагает не только сознание бесконечной малости человека и его удаленности от Бога, но и идею богоравного человека. Мистик любого века и любого вероисповедания питает надежду воссоединиться с Богом или, точнее говоря, стать им. Схоластики рассуждают относительно обожествления, а по мнению Майстера Экхарта[447], человек способен сбросить свою человеческую оболочку и вновь стать Богом, каковым он и является по подлинной своей и естественной сути; о том же говорит и Ангелус Силезиус:
Я должен найти свой конец и начало,Я должен найти Бога в себе и себя в БогеИ стать тем, кем является он…
Та же страсть мучила Спинозу и Ницше: каждый из них не мог смириться с тем, что он не Бог».
Ницше говорит: «Бога не может быть, потому что, если бы он существовал, я не смог бы смириться с тем, что им не являюсь».
*
Есть только одна свобода — выяснить свои отношения со смертью. После этого все становится возможным. Я не могу заставить тебя поверить в Бога. Верить в Бога — значит примириться со смертью. Если бы ты примирился со смертью, проблема Бога была бы разрешена — но не наоборот.
*
Радичи, полицейский, служивший в СС, которого судят за расстрел двадцати восьми заключенных в тюрьме Санте[448] (он присутствовал при четырех массовых казнях), был членом Общества охраны животных.
*
Ребате и Морган[449]. Справа и слева — или универсальное определение фашизма: за неимением характера они изобрели доктрину.
*
Заглавие на будущее: Система[450] (1500 с).
*
Подобно тому, как огромные пространства дремлющего мира были постепенно заполонены творениями рук человеческих, так что сама идея девственной природы связывается сегодня только с мифом об Эдеме (островов больше не осталось), ибо, населяя пустыни, разрезая на наделы морские побережья и перечеркивая само небо длинными самолетными следами, человек оставлял нетронутыми лишь те районы, где жить невозможно, — подобно этому и одновременно с этим (а также по причине этого) чувство истории заполонило постепенно сердца людей, вытеснив оттуда чувство природы, отняв у творца то, что прежде причиталось ему, и отдав это твари, и движение это было столь могущественно и непреодолимо, что можно вообразить день, когда безобразное творение человеческое — огнедышащее, сопровождающееся грохотом революций и войн, шумом заводов и поездов и ставшее в ходе истории окончательным победителем — полностью вытеснит из мира безмолвное творение природы, и тогда человечество выполнит свое призвание на земле, которое, быть может, в том и заключалось, чтобы доказать, что все грандиозное и ошеломительное, что оно могло свершить за тысячи лет, не стоит ни легкого аромата шиповника, ни оливковой рощи, ни любимой собаки.
*
1947.
Как все слабые люди, он принимал решения крайне резкие и отстаивал их с упорством, достойным лучшего применения.
*
Эстетика бунта. Живопись совершает выбор. Она объединяет, «вычленяя». Пейзаж вычленяет в пространстве то, что при обычных условиях теряется в перспективе. Жанровая живопись вычленяет во времени жесты, которые при обычных условиях теряются среди всех других жестов. Великие художники — те, чьи полотна кажутся написанными только что (Пьеро делла Франческа), внезапно представшими в луче проекционного фонаря.
*
Пьеса о правлении женщин. Мужчины решают, что потерпели неудачу и следует передать бразды правления женщинам.
Акт I. Появляется мой Сократ и решает передать власть.
Акт II. Женщины хотят подражать мужчинам — неудача.
Акт III. Следуя мудрым советам Сократа, правят по-женски.
Акт IV. Заговор.
Акт V. Капитулируют перед мужчинами.
Делают вид, будто объявляют войну. «Поняли вы теперь, каково это — оставаться дома и смотреть, как все, кого ты любишь на этой земле, отправляются на бойню?»
Теперь мы можем уйти. Мы сделали все, что можно сделать в борьбе против человеческой глупости — Что же вы сделали? — Дали небольшой урок.
«Женщины так же глупы, как мы, но не так злы».
Опыт продлится год.
Если все пойдет хорошо, договор продлят. Все идет хорошо, но договор не продлевают. Им не хватило ненависти.
Все начнется сначала, говорит Сократ. Они уже готовятся.
Великие идеи и мысли об истории. Через десять лет — груды трупов.
Слушайте:
Уличный торговец.
Статья I.
— Отныне ни богатых, ни бедных.
Статья II.
— Ты опять уходишь.
— Да, у меня собрание.
— Мне надо развлечься — и чтобы дома все было в порядке…
*
1947.
Vae mihi qui cogitare ausus sum{74}.
*
После недельного уединения снова острое ощущение собственной несостоятельности перед произведением, начатым в порыве безумного честолюбия. Соблазн все бросить. Для этой долгой борьбы с истиной, которая сильнее меня, потребно более суровое сердце, более широкий и могучий ум. Но как быть? Без этого я бы умер.
*
Бунт. Свобода по отношению к смерти. Единственная свобода, которую можно противопоставить свободе убивать, — это свобода умереть, то есть освободиться от страха смерти и найти этому несчастному случаю место в природе. Постараться сделать это.
*
Монтень. Перемена интонации в главе XX первой книги. О смерти. Удивительные вещи говорит он о своем страхе смерти.
*
Роман. — Твинкль: «Я приехал, измученный страхом и лихорадкой. Я пошел взглянуть на расписание, чтобы узнать, когда она может приехать, если еще не приехала. Было одиннадцать вечера. Последний поезд с запада приходил в два ночи. Я вышел последним. Она ждала меня у выхода, рядом стояли два или три человека, у ее ног сидела овчарка, которую она где-то подобрала. Она пошла мне навстречу. Я не сумел как следует обнять ее, но сердце мое затопила радость. Мы вышли. Над городской стеной в небе Прованса светились звезды. Она была здесь с пяти часов вечера. Она встречала семичасовой поезд, но меня там не было. Она боялась, что я не приеду, ведь номер заказан на мое имя и ее документы не годятся. Ее отказались поселить, и она не осмеливалась туда возвращаться. Когда мы дошли до городской стены, она прижалась ко мне, не обращая внимания на шедших мимо и оборачивавшихся людей, и обняла меня с той горячностью, в которой чувствовалось облегчение и не любовь, но надежда на любовь. А я чувствовал, что хочу быть сильным и красивым, но меня бьет лихорадка. В гостинице я все разъяснил и устроил. Но мне захотелось выпить рюмку перед тем, как подняться в номер. А в жарко натопленном баре, где она заставляла меня пить еще и еще, я почувствовал, как уверенность возвращается ко мне, и покой охватил все мое существо».
