А он, этот жилец Корюшкин, недавно, видите ли, себе ножку сломал. Пьяненький возвращался, ну и в темноте сунулся в пролет. Перил-то в этом месте не было. Сломаны были перила. Вот теперь этот Корюшкин и ворчит насчет перил.
А кто виноват? Сам и виноват. Пьяному человеку на что перила? Пьяный может и на четвереньках домой возвратиться.
Или за стену может придерживаться. Ну а он, дура, влево сунулся. А теперь скулит.
А что парнишка его — Васька Корюшкин — с этой же лестницы вниз сверзился, то опять-таки нет ничего удивительного. Дите, оно постоянно крутится и мотается — ему, может, сам Бог велел упасть.
А что старушка Корюшкина свалилась, то опять же при чем тут управдом? Может, это у них, у Корюшкиных, наследственное — вниз падать.
С двенадцатого номера слесарь Васильев тоже ворчит на управдома.
— Я, говорит, не посмотрю, что ты управдом, а как трахну тебя по физике — перестанешь дом красить. Ты, говорит, заместо краски лучше бы мне пол в квартире настлал. Третий, говорит, год пола нету. Прямо хоть на потолке живи.
С других номеров тоже есть недовольные жильцы. Кто с печкой пристает, кто с ватером, у кого крантик неправильно открывается и вода вытекает. У кого входной двери нету…
Голубчик управдом прямо кричать замаялся:
— Братцы, говорит, не волнуйтесь, не беспокойтесь… Ну на что вам в летнее время ватер или, скажем, входная дверь?.. Перебейтесь до осени. Осенью, может, справим.
Так нет, ворчат. Очень уж народ неблагодарный. Управдом, можно сказать, запарился, все денежки ухлопал на художественную окраску и на восстановление лепных украшений, а тут кругом черная неблагодарность, невежество и неуместные требования, вроде ватера в летнее время. Скажите пожалуйста, до чего народ стал капризничать!
Скверный анекдот
Дело это такое, граждане, что надо бы его самым крупным шрифтом набрать. Да только жалко нам такие жирные шрифты на такие дела растрачивать.
Да и контора, поди, ругаться будет.
— Что вы, скажет, объелись, какие шрифты изводите? Это, скажет, вам не реклама.
И действительно — не реклама. А напротив того. Для Пищетреста.
Ну, ладно. Пущай будет мелко. В крайнем случае близорукие граждане могут пенсне на нос надеть.
А дело все случилось в Пищетресте. Давненько. Месяца полтора назад.
Полтора, значит, месяца никто не ругал Пищетреста. И вообще многие граждане, небось, думали, что все уже заглохло. Но нет. Только что начинается. Держитесь, братцы!
Так вот, кажется, двадцать шестого мая был устроен грандиозный концерт. Концерт в пользу бывших политкаторжан и ссыльных, в Малом оперном театре.
Конечно, все учреждения с охотой брали билеты и раздавали своим служащим и рабочим.
И Пищетрест тоже взял. Рублей, говорят, на триста.
Ну, взял. Посмотрел, чего другие учреждения с этими билетами делают. Видит — раздают. Ну, и тогда раздал. А может, и не успел всем раздать. Мы только про одного гражданина знаем.
А перед самым концертом все и случилось.
Близорукие граждане, надевайте очки!
Два начальника, по фамилии, не любим сплетничать, Куклин и Еремичев, испугались. И, испугавшись, подумали:
«Эге, подумали, билеты-то мы купили, денежки заплатили, а где ж оправдательные документы?»
Испугались, задрожали и велят поскорее отобрать эти выданные билеты и пришить их к делу.
Так и сделали. Отобрали и пришили. Ну и, конечно, на концерте из Пищетреста никого не было. Да и быть не могло. Потому, сами посудите, раз билеты пришиты к отчетности, то не тащить же на концерт бухгалтерские книги и столы?
Вот и все.
А теперь, ежели спросить какого-нибудь сотрудника из Пищетреста, был ли он, например, на концерте, сотрудник сконфузится и скажет:
— Да нет, знаете, не пришлось.
— А что так?
— Да так, знаете ли, как-то. И махнет рукой.
И как же ему, читатель, не махать рукой, раз этакий скверный анекдот произошел в Пищетресте?
А так все остальное в Пищетресте хорошо и отлично. Дела идут, контора пишет.
А касаемо этого фактика — он проверен и подтвержден. В чем и расписуемся.
Спец
Неохота мне, граждане, писать про растратчиков. Да ну их совсем в болото! Надоели.
Мне, скажем, трамвайный воришка и тот будет дороже и симпатичней, чем какой-нибудь, например, Васька Егоров, который растратил сто целковых во вверенном ему доме.
Про этого Ваську Егорова я и писать бы не стал, а взял бы чернильницу да тиснул бы по его башке — вот вам и весь фельетон. Но дело тут, к сожалению, несколько изменяется.
Захотел Васька, с перепугу, что ли, скрыть эту растрату. Будто, значит, ее и не было, а грабители будто в масках и с пистолетами в квартиру вперлись и унесли денежки.
Нашел Васька такого разностороннего субчика Гришу Жукова — отчаянного спеца по своим делам. Угостил его пивком. Всплакнул немножко.
— Вот дескать, Гриша, какие житейские обстоятельства. Из-за каких немногих денег человеку пропадать приходится. Не можешь ли, например, Гриша, обработать меня. Вроде как ограбить… Тряпочкой там рот закрыть, руки скрутить и вещи разбросать по комнате. Обращаюсь как к спецу.
Гриша говорит:
— Отчего не можно? Очень даже можно, раз это наша специальность. Для верности мы можем, дорогой товарищ, даже стукануть тебя или, например, зуб или два выбить… И будет вся эта музыка стоить тебе трешку. С других я обыкновенно по пять червяков за это самое взимаю, а ты уж больно мне понравился своей фантазией, потому много нам приходилось работать, а такой фантазии, чтобы сами пассажиры напрашивались — нету…
Ударили по рукам. Пошли к дому. Васька Егоров немножко задрожал.
— Ты, говорит, Гриша, Христа ради, не сильно бей. И зубья не выбивай. Их, говорит, вставлять дороже. А смажь меня, подлеца, слегка по морде, и хватит. И тряпочку не сильно в глотку пихай, я же задохнуться могу.
— Ладно, — говорит Гриша, — не учи ученого.
Пришли. Кинулся Гриша на Ваську Егорова. Уронил его на пол. Скрутил руки. Пихнул в рот тряпку. Ударил два раза по уху. Плюнул в морду и принялся за работу.
Раскидал все вещички по полу, раскрыл фомкой шкафы и комоды и стоит и любуется на свою работу.
— Ну, говорит, чисто сделано. Прямо, говорит, товарищ, жалко так уходить. Душа прямо протестуется. Я, говорит, еще маленько тут в комоде пороюсь. Кое-какие ценности с собой прихвачу…
Тут неизвестно, чем бы все это кончилось, да только Васька Егоров тряпку со страха выплюнул и орать начал.
Тут-то их двоих голубчиков и накрыли.
Ну а раз накрыли и вообще все в порядке, то вопрос напрашивается: к чему всю эту канитель писать и чистым искусством людей от дела отрывать? Не лучше ли действительно тиснуть чернильницей по башке и идти по своим делам? И вообще, какая польза для республики от этого чистого искусства?
Да, пользы-то действительно, граждане, маловато. Хотя как сказать. Прочтет, представьте себе, эту штуку какой-нибудь отчаянный растратчик и испугаться может.
— Эге, скажет, про нашего брата авторы уж и писать не хотят — цельной чернильницей размахиваются.
Ну и испугается. А испугавшись, растрачивать перестанет. А другой с испугу еще свои денежки доложит. Чего не бывает на свете.
Чудный отдых
Человеку обязательно отдохнуть надо. Человек все-таки не курица. Курица — та, может, действительно в отпусках не нуждается. А человеку без отпуска немыслимо.
А я, например, сорок лет не отдыхал. Как с двухлетнего возраста зарядил, так и пошла работа без отдыха и сроку.
А что касается воскресений или праздничных дней, то какой же это отдых? Сами понимаете: то маленько выпьешь, то гости припрутся, то ножку к дивану приклеить надо. Мало ли делов на свете у среднего человека? Жена тоже вот иной раз начнет претензии выражать. Какой тут отдых?
А в это лето очень отдыхать потянуло. Главная причина — все вокруг отдыхают. Ванюшка Егоров, например, в Крым ездил. Вернулся черный, как черт. И в весе сильно прибавился… Петруха Яичкин опять же на Кавказе отдыхал. Миша Бочков в свою деревню смотался. Две недели отлично прожил. Побили его даже там за что-то такое. Вернулся назад — не узнать. Карточку во как раздуло на правую сторону!..
Вообще все, вижу, отдыхают и все поправляются, один я не отдыхаю.
Вот и поехал этим летом. «Не курица, — думаю. — В Крым, — думаю, — неохота ехать. На всякие, — думаю, — трусики разоришься. Поеду куда поближе».
Поехал. В дом отдыха.
Очень все оказалось отлично и симпатично. И отношение внимательное. И пища жирная.
И сразу, как приехал, на весах взвешали. По новой метрической системе. И грудь смерили. И рост.
— Поправляйтесь, — говорят.
— Да уж, — говорю, — маленько бы в весе хотелось бы прибавиться. Рост-то, — говорю, — пес с ним. Пущай прежний рост. А маленько потяжелеть не мешает. Не курица, — говорю, — гражданин фельдшер.
