Многое забывается. Из сотни строк остается одна строка, но если она остается, то навеки.
Уже говорилось, что раньше многие дети умирали еще в колыбельном возрасте.
Имам приказывал раненым прыгать в реку. Калеки ему были не нужны, ибо воевать они не могли, а кормить их было нужно.
Настали другие времена. Малыши растут, окруженные заботой и докторами. Раненых перевязывают. Безногим выдают протезы. Когда дело касается людей, то эти перемены надо считать прекрасными и гуманными.
Но не это ли происходит и с хромыми мыслями, немощными стихами, полуживыми чувствами и даже мертворожденными песнями? Все остается в книге. Все записано на бумаге.
Говорили раньше: "Сказанное уходит, записанное остается". Как бы не случилось наоборот!
Но не подумайте все же, что я ругаю книгу и письменность. Они как солнце, которое, поднявшись из-за гор, осветило ущелье, развеяло мрак, невежество, темноту.
Мать рассказывала мне сказку о лисе и птице. Вот она, эта сказка.
Жила-была на дереве одна птица. У нее было крепкое, теплое гнездо, в котором она выводила своих птенцов. Все шло хорошо. Но однажды пришла лиса, уселась под деревом и запела:
Эти скалы все мои,
Это поле все мое,
Вся земля кругом моя.
На моей земле
Растет мое дерево.
На моем дереве
Ты свила себе гнездо.
Так отдай же мне за это
Одного своего птенца.
Иначе дерево срублю
И всех птенцов твоих сгублю.
Чтобы спасти родное дерево и родное гнездо, чтобы спасти остальных своих детей, отдала птица лисе младшенького птенца.
На другой день снова пришла лиса, снова завела свою песню. Пришлось пожертвовать и вторым птенцом. Теперь птица не успевала оплакивать своих детей: что ни день, то - птенец.
Узнали о ее несчастье другие птицы. Прилетели, спрашивают, в чем дело. Рассказала им глупая птица о своем горе. Умные птицы спели ей:
Виновата ты сама,
Глупенькая птица,
Провела тебя кума,
Хитрая лисица.
Чем ей дерево срубить,
Не своим хвостом ли?
Как птенцов твоих достать?
Не своим хвостом ли?
Где, скажи, ее топор?
Где ее пила?
Наша птица с этих пор
Мирно зажила.
Однако лиса не знала ничего этого и снова пришла пугать, угрожать и требовать очередную жертву. Опять начала петь, что срубит дерево, погубит всех птенцов. Но теперь слова, которые приводили птицу в ужас, показались ей смешными, хвастливыми и пустыми словами. Птица ответила лисе:
У этого дерева корни в земле,
Приноси лопату их подрывать.
У этого дерева крепость в стволе,
Приноси топор его подрубать.
Мое гнездо на высоких ветвях,
Лестницу тащи - до него достать.
Побрела лиса от дерева несолоно хлебавши и перестала приходить. А птица и сейчас живет, птенцов выводит, птенцы вырастают, песни поют.
Сколько своих птенцов погубил Дагестан из-за отсталости, невежества, темноты. Для того чтобы узнать самих себя, нужна книга. Для того чтобы узнать других, нужна книга. Народ без книги похож на человека, бредущего с завязанными глазами, он не видит мира.Народ без книги похож на человека без зеркала, ему нельзя увидеть свое лицо.
"Отсталые и темные горцы", - так писали и говорили о нас путешественники, побывавшие в Дагестане. В этих словах было больше правды, нежели превосходства и недоброжелательности. "Они - взрослые дети", написал о нас один чужестранец.
"У них нет знаний, надо воспользоваться этим", - говорили неприятели.
"Если бы этим народам освоить искусство ведения войны, никто бы не осмелился поднять на них руку", - говорил один полководец.
"Если бы теперешние знания прибавить к храбрости Хаджи-Мурата или таланту Махмуда!" - говорят горцы.
- Имам, почему остановились? - спросил как-то раз Хаджи-Мурат у Шамиля. - В груди кипит сердце, в руке острый кинжал. Чего ждать? Идем вперед и проложим себе дорогу!
- Погоди, не торопись, Хаджи-Мурат, торопливые речки до моря не доходят. Спрошу-ка я у книги, что она скажет нам. Книга - умная штука.
- Может быть, и умна твоя книга, имам, но нам теперь нужна храбрость. А храбрость - на острие сабли, на спине коня.
- Книги тоже бывают храбрыми.
Книга. Буквы, строчки, страницы. Казалось бы, простой лист бумаги. Но он - музыка слова, певучесть языка, мысль. Это - я, исписавший его, и другие люди, о которых я написал, которые сами написали о себе; он - жаркое лето, зимняя вьюга, вчерашние события, сегодняшние мечты, завтрашние дела.
Историю мира, как и судьбу каждого человека, надо разделить на две части: до появления книги и после ее появления. Первый период - ночь, второй - ясный день. Первый - тесное, темное ущелье, второй - широкая равнина или вершина горы.
"Наверно, невежество является преступлением, - говорил отец, - если история так долго и тяжко нас за него карала".
Два периода - с книгой и без нее. Но к человеку теперь книга приходит рано в виде букваря, когда человек едва научился ходить, а вот к Дагестану книга пришла, когда ему уже насчитывались тысячелетия. Поздно, поздно научился Дагестан читать и писать.
До этого в течение многих веков небо было для горцев страницей, а звезды буквами. Сизые тучи были чернильницами, дождь чернилами, земля бумагой, трава и цветы - как буквы, и сама высота склонялась над такой страницей, чтобы читать.
Красные лучи солнца были карандашами. Они писали на скалах нашу полную ошибок историю.
Тело мужчины - чернильница, кровь - чернила, кинжал - карандаш. И тогда писалась книга смерти, и язык ее был всем понятен, не требовал перевода.
Женская обездоленность - чернильница, слезы - чернила, подушка страница, и тогда писалась книга страданий, но мало кто ее читал, горянки не выставляют напоказ свои слезы.
Книга, письменность… Вот два сокровища, которые забыл дать нам тот, кто раздавал языки.
Книги - открытые окна в доме, а мы сидели в глухих стенах… Из окон можно было бы видеть просторы земли и моря и чудесные корабли, плывущие по волнам. Мы были похожи на тех птиц, что почему-либо остались зимовать и в стужу стучат клювами в стекла окон, просятся в тепло.
Высохшие, опаленные жаждой губы горцев… Голодные, горящие наши глаза.
Если бы мы умели пользоваться бумагой и карандашом, то не так часто прибегали бы к услугам кинжала.
Никогда мы не опаздывали надеть саблю, оседлать коня, вскочить в седло, выйти на поле брани. Тут у нас не было ни хромых, ни глухих, ни слепых. Но мы так опоздали освоить мелкие, как будто ничтожные буквы. А известно: у кого хромает мысль, тому унцукульские трости не помогут.
Тысячу пятьсот лет тому назад славному армянскому воину Месропу Маштоцу пришла мысль, что письменность сильнее оружия, и он создал армянский алфавит.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
