— Послушай, дядюшка, вот мой бумажник, у меня здесь пять тысяч франков, возьми их себе. На, бери… Я знаю, что деньги были не твои. Я сейчас отвезу к тебе мешок рису… Слушай, если бы я не знал тебя, я подумал бы, что ты в бога не веришь. Я верну остальные не позже чем в конце месяца… Но если тебе и раньше что-нибудь понадобится, не стесняйся, приходи.
Мбайе позвал служанку и сказал ей:
— Отнеси в машину мешок риса из той комнаты. Идем, дядюшка…
Что произошло с Дьенгом? Может быть, от потрясения он лишился воли? А может быть, разум его не выдержал такого резкого перехода от надежды к отчаянию? Как бы то ни было, но он пошел за Мбайе, смотрел, как грузят мешок, заметил:
— В этом мешке не сто кило, тут только пятьдесят.
— Да-да, — перебил Мбайе, похлопывая его по плечу, — но больше мне не удалось достать.
Машина довезла Дьенга до дому; с помощью Мбайе он выгрузил мешок. Перед тем как отъехать, Мбайе еще раз заверил, что вернет ему все.
Мешок лежал у двери; соседки, проходя мимо, поглядывали на него с вожделением. Одна, расхрабрившись, спросила у Дьенга:
— Это рис, Ибраима?
— Да, — ответил он.
— Правда, рис? Не дашь ли мне?
— А тебе нужно?
— Да, Дьенг.
— Ставь свою миску.
И он наполнил миску, за ней другие женщины стали подставлять кастрюли. Не произнося ни слова, он каждой давал риса. Меньше чем за минуту распространилась новость: Дьенг всех оделяет рисом.
Прибежали Мети и Арам. Не церемонясь, они оттолкнули от мешка чужие протянутые руки.
— Ибраима, ты что — с ума сошел? — закричала Мети.
— Это я раньше был сумасшедшим.
Под возмущенные возгласы соседок жены утащили мешок в дом.
— Идите по домам, все кончено, — повторяла Арам, вернувшись за мужем, который все сидел у двери, обхватив голову руками.
— Нет, я не сумасшедший, — проговорил Дьенг.
— Ибраима, что значит эта странная расточительность? — спросила Мети. — Где это видано, с тех пор как существует мир, чтобы бедняки швырялись рисом? Даже богачи не позволяют себе этого. А ты…
— Что «а ты»? — перебил ее Дьенг. — Это все твой Мбайе…
— Мбайе Ндиай?
— Да, Мбайе Ндиай! Я дал ему доверенность, а он украл у меня деньги. Вместо них он дал мне пятьдесят кило риса и пять тысяч франков.
— Как?.. А перевод?..
— А мои серьги?
— Арам, как ты можешь? Только о себе думаешь! Знаешь, сколько я потерял из-за этого перевода?
— А сколько я набрала в долг!
— Ты брала в долг, Мети? — спросил Дьенг, взглянув на жену.
— Да ведь те пятнадцать кило риса давно уже кончились.
— Но перевод-то был не мой.
— Мир этому дому!
— Мир тебе, Ба!
Почтальон стал рыться в сумке с письмами.
— Что тут происходит, Ибраима Дьенг? На той улице говорят, будто ты раздаешь рис.
Дьенг рассказал ему все. Сдвинув на затылок фуражку, Ба заметил:
— Да, такое можно сделать только с отчаяния.
— Нет, теперь кончено. Я тоже надену шкуру гиены.
— Ну что ты!
— Да-да, только обманом и мошенничеством можно добиться чего-нибудь. В наше время вору легче живется, чем честному человеку.
Ба передал ему письмо.
— Из Парижа. Видишь, печать? По-твоему, кругом одни воры? Ошибаешься. Не только ты, даже те, у кого есть работа, недовольны жизнью. Но скоро все изменится.
— Кто изменит? Я уж год как сижу без работы, потому что участвовал в забастовке. А у меня две жены, девять детей. Наживаются только воры.
— Ничего, скоро мы все это изменим.
— Кто это «мы»?
— Ты.
— Я?..
— Да, ты, Ибраима Дьенг.
— Я?..
Но тут подошла женщина с ребенком за спиной; она поздоровалась и, перебив Дьенга, начала:
— Хозяин, ради аллаха, помоги мне. Вот уже три дня я и мои дети едим только раз в сутки. Отец их уже пять лет безработный. Мне соседи сказали, что ты добр и великодушен.
Дьенг встал. Взгляд его встретился со взглядом Ба. Просительница смотрела на них обоих.
Все трое молчали.
Воле Шойинка
Сильный род
Воле Шойинка — нигерийский писатель. (Род. в 1934 г.) Получил образование в университетском колледже Ибадана и университете Лидса (Англия). Поэт, драматург, прозаик, режиссер-постановщик, актер. Автор многочисленных пьес: «Пляска леса» (1963, рус. перев. 1977), «Лев и жемчужина» (1963, рус. перев. 1973), «Испытания брата Иеронима» (1963), «Дорога» (1965), «Сильный род» (1965, рус. перев. 1977), «Урожай конги» (1967), «Смерть и королевский всадник» (1975) и др., романов: «Интерпретаторы» (1967, рус. перев. 1972) и «Время беззакония» (1973), сборников стихов.
Перевод с английского А. Кистяковского
Глинобитный домик, перед ним — поляна. Эман, в светлой бубе и обычных темных брюках, выглядывает из окна. Внутри, в комнате, напоминающей приемную врача, Сунма убирает со стола. Другой, большой и грубо сколоченный стол завален тетрадями, истрепанными учебниками и пр. Видно, что Сунма нервничает. Снаружи, как раз под окном домика, скорчился Ифада. С робкой улыбкой он посматривает вверх, поджидая, когда Эман заметит его.
Сунма (неуверенно). Эман, ты должен наконец решиться. Ведь автобус не будет нас ждать, пойми.
Эман не отвечает; Сунма, нервничая все сильней, продолжает уборку. Перед домом появляется житель деревни — мужчина с саквояжем в руке, — явно собравшийся уезжать; он идет быстро, один, потом оборачивается и торопит свою спутницу, которая появляется вслед за ним; в руках у женщины корзина, накрытая тряпицей. Увидев их, Сунма снова обращается к Эману, на этот раз более настойчиво.
Эман! Ведь потом будет поздно.
Эман (спокойно). Успеется… если ты и правда захочешь поехать.
Сунма. Я? А ты?
Эман не отвечает.
Я знаю — не хочешь. Ты и на денек не хочешь отсюда выбраться.
Ифада старается обратить на себя внимание. Эман опускает руку ему на голову, и тот расплывается в блаженной улыбке. Потом вдруг вскакивает, убегает и, вернувшись с корзиной апельсинов, протягивает ее Эману.
Эман. Это подарок к празднику, да?
Ифада радостно кивает.
О, на этот раз даже спелые!
Сунма (выглядывая из другой комнаты). Ты меня звал?
Эман. Нет, я с Ифадой.
Сунма скрывается за дверью.
(Ифаде.) А что ты будешь делать сегодня вечером? Примешь участие в общем шествии? Или, может, в танце отдельных масок?
Ифада отрицательно качает головой; он явно расстроен.
Нет? У тебя, значит, нету маски? А хочется, чтоб была?
Ифада яростно кивает.
Так сделай ее сам.
Ифада, пораженный этим предложением, молча смотрит на Эмана.
Сунма даст тебе немного материи. И шерсти…
Сунма (входя в комнату). С кем ты разговариваешь, Эман?
Эман. С Ифадой. Хочу, чтобы он сделал себе маску.
Сунма (в выхлесте злобы). Чего ему надо? Зачем он здесь шляется?
Эман (удивленно). Что-о-о?.. Я разговариваю с Ифадой!
Сунма. Вот и скажи ему — пусть убирается. Тоже мне — нашел место, где играть!
Эман. Что с тобой? Он же всегда здесь играет.
Сунма. А я не хочу, чтоб он здесь играл. (Подбегает к окну.) Проваливай, дегенерат! И больше сюда не суйся! Давай, давай проваливай! Слышишь?
Эман (отстраняя ее от окна). Сунма, опомнись! Что на тебя нашло?
Ифада, напуганный и сбитый с толку, пятится.
Сунма. Он ползает возле дома, как мерзкая вошь. Я не желаю на него больше смотреть!
Эман. Ничего не понимаю. Это же Ифада! Убогий, безобидный и услужливый Ифада!
Сунма. Глаза бы мои на него не глядели. Я больше не могу…
Эман. Чего ты не можешь? Еще вчера он носил тебе воду.
Сунма. Вот-вот. И больше он ни на что не способен. Дегенерат! Из-за того, что мы его жалеем… В сумасшедшем доме — вот где ему место!
Эман. Как ты не понимаешь? Он же не сумасшедший! Немного… немного обездоленней других. (Пристально смотрит на Сунму.) Что с тобой случилось?
Сунма. Ничего не случилось. Просто я хочу, чтоб ты отправил его туда, где самое место таким дегенератам, как он.
Эман. Но ведь ему здесь хорошо. И он никому не мешает. Наоборот, старается быть полезным.
Сунма. Полезным? А какая от него польза, скажи? Парни в его возрасте уже сами себя кормят, а этот только и может, что слюни распускать.
Эман. Но ведь он трудится. Он всегда тебе помогает.
Сунма. Трудится? Ты вот расчистил ему участок. Ты что — забыл, для кого ты старался? А теперь обрабатываешь этот участок сам, и ни на что другое у тебя и времени нет.
Эман. Ну, тут-то я сам виноват. Мне надо было сначала его спросить, хочет ли он обрабатывать землю.
Сунма. Так по-твоему, он еще может артачиться? Это вместо того, чтобы быть благодарным за разрешение жить на свете…
