— И чего же это они за вас, таких мудрых да почтенных, не постояли? — с ехидцей спросила старуха.
— Больно робкие у нас люди. Испугались его железных воинов да проклятой Огненной Чаши. А волхвы его людей обморочили.
— Ну, уж вы-то путать да морочить лучше всех умеете. За Ардагаста, однако, на смерть идут, в бой, сквозь пламя. А за вас... Добро бы только не защитили, а то ведь ловят, бьют, жгут, топят...
— Потому что дураки и неучи! — злобно прошипела Костена. — Оттого и ненавидят нас, мудрых. Нашей-то мудрости не всякий учиться может.
— И одолели вас, премудрых, воины-неучи да волхвы-недоучки, — презрительно бросила Яга. — Да не умнее вы других! Просто хитрее да бессовестнее. И нечего стыдиться... между своих!
— Да ведь пропадут они без нас в лесу, дурачье это! — с бессильным отчаянием простонала ведьма.
Яга спокойно сняла тельце с вертела и принялась разделывать без ножа, сильными, цепкими пальцами.
— Не пропадут. Это вы без них пропадёте. Больно жирными да важными стали вы, особенно в Черной земле. Вот и пришёл Вышата, у которого ничего, кроме мудрости. У вас же украденной. Теперь его любят и верят ему, а вас даже не боятся. А кабы не он, не было бы и Ардагаста — мало ли на свете сколотых, хоть и с царской кровью.
— Что же делать-то? Неужели и впрямь Даждьбожье царство настало? Ох, зачем я тогда взялась ведовству учиться? Хотела, дура, чтобы все меня боялись, а теперь вот прячусь, как волчица загнанная...
Пальцы Костены вцепились в волосы, по лицу текли слёзы. Яга несильно ударила её по щеке жареной детской ручкой, оставив жирный след.
— Дура и есть! Другой раз вот так на Лысой горе, при всех твоих колдовках дам, чтобы не куксилась. После лета непременно зима наступит, после дня — ночь. Да и днём солнце затмить можно, ежели умеючи... Привыкайте теперь быть бедными да гонимыми. За правду гонимыми царём лютым, неправедным, хи-хи-хи! Мы-то знаем, что нет ни правды, ни кривды, а есть выгода, — хитро подмигнула старуха и протянула ведьме сочную грудинку. — Ешь вот лучше священную пищу, чтобы ума да силы колдовской прибыло, и слушай.
Крепкими зубами Костена рвала тёплое мясо, и лицо её на глазах становилось хищным, решительным, взгляд — уверенным. А старуха, смакуя человечину, наставляла великую ведьму:
— Вся сила Ардагаста — в Колаксаевой чаше. Есть ещё золотая секира и золотой плуг с ярмом. Они хорошо запрятаны, но не так страшны. Секира даег царю и племени силу воинскую и победу, плуг — трудолюбие и богатство. А вот чаша — мудрость и то, что дураки праведностью зовут. И храброго, и богатого, и работящего мы к рукам прибрать можем. А вот царство с чашей для нас, считай, потеряно.
— Значит, чаше в этом мире не место! Только как же её уничтожить? Уж по-всякому пробовали...
— Нужно уметь время и место выбрать. Дары эти Сварог с неба сбросил, а Даждьбог подобрал весной, когда день равен ночи. С тех пор это самый большой праздник у людей. Скифы и сарматы год с него начинают. А венеды зовут его Велик день. Вот и нужно в ночь перед этим днём захватить чашу, и прямо в пекло. Да тут же и самого Солнце-Царя убить. Наступит утро, а чаша будто и не приходила в средний мир.
— Мы как раз в эту ночь на Лысой горе всегда собираемся.
— Вот там всё и нужно сделать. В самом святом нашем месте, и чтобы все лучшие ведьмы соединили колдовские силы. Мужики Ардагаста оружием одолеть не смогли, так бабы одолеют чарами.
— Его в Чёртовом лесу бабы и связали! — рассмеялась повеселевшая Костена. — Если б только Лихослав его сразу прикончил, а чашу истребил. А теперь что же, украсть её? Вышата её с собой в суме дорожной носит, да на той суме такие чары наложены...
Яга покачала головой:
— Солнце-Царь и Огненная Чаша его должны погибнуть вместе. Заманите его вместе с чашей на Лысую гору, и как раз в ночь на Велик день. Всем кодлом уж как-нибудь справитесь, а чашей я тогда сама займусь. Не вмешалась бы только Морана. Это ведь она вынесла из нижнего мира солнечное золото, из которого потом Сварог дары свои сковал. И секиру с плугом она хранит.
Под весенним солнцем всё сильнее таял снег, и всё труднее было идти войску росов с обозом и пленными. Вскрылась Десна. Начался ледоход, а затем и половодье. Его решили переждать, разбив стан у села Мокошина возле устья Сейма. Заодно здесь же, в святилище Мокоши-Лады, отпраздновать и Велик день.
К празднику старательно готовились и в стане, и в соседних сёлах. За неделю до него все хаты и шатры разукрасили вербовыми ветками. Волхвини умело расписывали куриные яйца. Каждая такая писанка-крашенка — это весь мир. Есть на ней и солнце, и звёзды, и земля, и преисподняя. На одной писанке красуются две небесные златорогие оленихи, на другой — змееногая Лада-Берегиня с воздетыми руками, на третьей — её сыновья, солнечные всадники Даждьбог и Ярила. Весь мир пошёл из яйца, снесённого Девой-Лебедью Ладой, учили некогда волхвы. Теперь говорят: снесла она два яйца, и вышли из них белый и чёрный гоголи — Белбог и Чернобог, творцы мира. И будет мир стоять до тех пор, пока люди пишут писанки. А перестанут — значит, забыли, откуда мир взялся и как устроен, и не хозяева они уже в нём, а хищные и неразумные пришельцы.
Растирали зерно в муку для священных хлебов-куличей. Собирали всякий хлам и солому для праздничных костров. Сооружали качели. Парни и девушки прикидывали, кто кого будет на праздник обливать водой. И по-прежнему звонкоголосыми птицами разносились со священных гор веснянки.
На Велик день из нижнего мира выходят медведи и змеи. Как обычно, медведя собирались приветить: плясать в медвежьих шкурах и есть медвежье лакомство — комы из гороховой муки. А змей — отвадить священными кострами.
Со времён зверобогов был этот день медвежьим и змеиным праздником и звался комоедицей. Но вот упали с неба золотые дары, и стал Солнце-Царём подобравший их Даждьбог, а великий весенний праздник стал царским. В сколотские времена избирали красивого и сильного, как сам Колаксай, юношу священным царём. Он спал с небесным золотом, и давали ему столько земли, сколько сможет объехать за день, и чествовали, как самого Колаксая. А через полгода приносили в жертву в память о Солнце-Царе, убитом завистливыми старшими братьями. И не нашлось за четыре века такого труса, чтобы после божеских почестей попытался избежать суровой чести — умереть смертью бога. Так было до тех пор, пока сами дары не скрылись от людей, недостойных их.
Теперь же один из трёх даров вернулся к потомкам сколотов, и Вышата решил возродить древний обряд. Он собственноручно изготовил секиру и плуг с ярмом, вырезал на них священные изображения, о которых помнили жрецы Экзампея, и выкрасил дорогой золотистой краской. Только теперь обряд должен был совершить сам царь, и жертвенная смерть его не ждала, — ведь великое царство только предстояло возродить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
