Но сама Россия не становилась другой, она исчезала, проваливалась в небытие, из которого потом возвращалась в неузнаваемом, изуродованном революцией виде, с грузом старых нерешенных проблем, к которым добавлялись новые. В результате у русских сформировалась стойкая привычка любые исторические перемены воспринимать апокалиптически.
Наше время не является в этом смысле исключением. События последних двадцати лет, особенно все, что происходит в мире после 2008 года, воспринимаются в России только как непреодолимый и перманентный кризис. Россия не верит в будущее Запада, продолжая возлагать, впрочем, некоторые надежды на Восток, который, по ее мнению, находится в лучшем положении. Однако в действительности изменения, происходящие в мире, имеют двойственную природу и являются не только угрозой человечеству, но и открывают перед ним новые горизонты.
Россия, занятая собой, проглядела очередной виток технологической революции, которая набирает обороты в первую очередь на якобы «разлагающемся и умирающем» Западе, затрагивая частично, впрочем, погруженный в себя сегодня не менее, чем Россия, Восток. Эта революция развивается бешеными темпами, меняя представления человечества о возможном, взрывая привычные отношения людей между собой и с окружающим миром, заставляя отказываться от всех устоявшихся стереотипов мышления и поведения. Не исключено, что уже следующему поколению придется жить в мире, в котором мало что останется от нынешнего уклада жизни.
Прорыв в области информационных технологий, который многими воспринимался как финал научно-технической революции, охватившей мир в последнюю четверть XX века, по всей видимости, оказался лишь стартом, вводным курсом в еще более грандиозную и универсальную революцию. Тот, кто внимательно следит за жизнью современного западного общества, знает, что кризисом содержание этой жизни отнюдь не исчерпывается и на периферии капиталистической экономики формируются проекты, от которых захватывает дух.
Окружающий Россию мир меняется на глазах, он не вписывается больше в старый формат человеческих отношений (этических, экономических, социальных, политических и идеологических), вываливается из всех представлений человечества о привычном. Немудрено, что эти отношения приходят в упадок и, как все дряхлеющее, отживающее свой век, становятся жертвой бесчисленных злоупотреблений: транснациональные корпорации превращаются в громоздких монстров (напоминающих советские министерства), не столько содействующих техническому прогрессу, сколько подавляющих его; мировая финансовая система становится насосом, обогащающим членов закрытого клуба международных спекулянтов; политические институты вырождаются в самодовлеющие бюрократические структуры, неспособные принимать давно назревшие решения из-за своей приверженности популизму, а сами люди, как правило, цепляются за все старое как за спасательный круг. Но все это говорит не столько о гибели человечества, сколько о том, что оно созрело для социального переформатирования.
Старое общество похоже сегодня на спелый каштан, где сквозь кинжальную трещину в ожухлой колючей кожуре проглядывает манящее и завораживающее тельце неведомой еще жизни. И нет никаких сомнений, что рано или поздно подгнивающая кожура окончательно отвалится и новая жизнь засверкает во всем своем глянцевом великолепии. Но не для всех.
На бескрайних просторах России с нескрываемым пессимизмом глядят на родовые схватки человечества, в муках производящего на свет новый удивительный мир. Русские элиты ожидаемо оказались лишены романтического воображения, они видят страдания роженицы, но не слышат криков новорожденного. Русский консенсус состоит в том, что Запад умирает. Эта грустная констатация объединяет самых непримиримых врагов – от черносотенцев до радикальных либералов. Наверное, сто пятьдесят лет назад убежденность, что дни Запада сочтены, была единственной точкой соприкосновения для Герцена и Романовых. Проходят столетия, вспыхивают и гаснут в России гражданские войны, но русские по-прежнему едины в своей нелюбви к капитализму.
Но самым большим пессимистом в России, конечно, является Путин. Кто-то убедил его, что Америка с Европой дышат на ладан. Он находит на Западе только тлен и разложение и, видимо, полагает, что гибнущий Запад вот-вот готов потянуть за собой в историческую преисподнюю весь мир, включая Россию. А раз так, то главной, хотя и не декларируемой вслух целью политики Кремля является попытка закрыться, загородиться от этого зла.
Россия опускает вокруг себя новый железный занавес, чтобы не допустить дальнейшего распространения разлагающего влияния Запада с его ненавистными Москве капитализмом, либерализмом и демократией. Она превращается в карикатурную, несуразную для первой четверти XXI века, какую-то абсолютно киношную, почти михалковскую цитадель. По всей видимости, Путин полагает пересидеть в этой крепости мировой кризис, чтобы смести «глупый Запад» с лица Земли и на освободившемся пространстве водрузить гордое знамя пережившей всех «энергетической империи».
Твердо встав на позиции неоизоляционизма, Россия, естественно, весь мир рассматривает как потенциального противника. Путин вслед за Александром III (которому приписывают эту фразу) готов заявить, что у России есть только два союзника – армия и флот. Нет ничего удивительного и неожиданного в том, что итогом этой политики стал новый конфликт. Потому что теперь уже не Европа, а сама Россия стремится создать вокруг себя «санитарный кордон», выстроив вдоль своих западных границ цепочку государств-сателлитов, для поддержания которых ей не жалко никаких денег.
Более того, по мере того как росли цены на нефть, росла и мессианская амбиция России. Режим в Кремле теперь претендует на роль лидера нового «Священного союза», объединяющего все архаичные, заскорузлые и людоедские режимы мира, всех, кто не вписался в новый исторический поворот, от Венесуэлы и Ирана до Сирии, Ливии и Северной Кореи. И уже по одному только составу потенциальных участников этого союза видно, как сильно изменилась Россия со времен окончания Наполеоновских войн.
Но поскольку ожидания быстрой гибели Запада предсказуемо оказались несколько преувеличенными, России приходится вооружаться. Милитаризация общества и государства есть неизбежное следствие курса на самоизоляцию. Страна возвращается обратно в ту историческую точку, из которой она пыталась уйти в конце 1980-х при помощи конверсии (впрочем, весьма неудачной). Безусловно, затраты на перевооружение, на армию и полицию в целом являются самым масштабным инвестиционным проектом Путина. Россия снова ничего не жалеет ради обороны, правда, не совсем понятно зачем, потому что обороняться от всего мира сразу невозможно в принципе.
На первый взгляд кажется, что новая гонка вооружений будет весьма полезной и что она способна возродить российскую промышленность. В краткосрочной перспективе милитаризация действительно позволит удержать на плаву многочисленные «уралвагонзаводы», выпускающие военную технику, отстающую от западных образцов на десятилетия. Но поскольку ресурсы бюджета ограниченны (а благодаря Олимпиаде и прочим гигантским политическим проектам стали еще более ограниченными), то развивать базу современной конкурентоспособной промышленности, не говоря уже о фундаментальной науке и образовании в необходимых для модернизации масштабах, будет нечем. В долгосрочной и среднесрочной перспективе милитаризация ведет к истощению экономики, росту ее диспропорций и деградации образования, науки и культуры.
Зато в области идеологии милитаризация способна дать самые обильные всходы. Неизбежным следствием кремлевской политики является укрепление милитаристского духа, который носится над руинами империи, как неприкаянный лермонтовский Демон. Милитаризация духа, в свою очередь, является для общества самой короткой дорогой к тоталитаризму и фашизму. И надо сказать, что значительная часть этого пути Россией уже пройдена.
О фашизме в России принято говорить как о будущей угрозе, указывая пальцем то на всевозможных ряженых, щеголяющих в нарядах со свастикой и лихо вскидывающих руку на русских маршах, то на одержимых мракобесием попов-расстриг, заклинающих бороться с кощунницами и педофилами, то на скинхедов, избивающих в подворотне «инородцев», то на толпу, громящую рынки. Однако ничто из вышеперечисленного, несмотря на всю свою отвратительность, в точном смысле слова к фашизму отношения не имеет, а является заурядной дикостью и варварством.
Фашизм есть извращение весьма цивилизованного сознания, способного плодить невероятных чудовищ, когда разум засыпает. Сегодня угроза фашизма исходит вовсе не от уличных орд, не от якобы «националистических» заявлений Навального
