– Куда?
– Кто знает? – Но взгляд Грока скользнул в сторону стены, отделявшей киностудию от кладбища. – Отлучен от церкви?
Мы все еще ехали. Грок покачал головой.
– А вот Мэгги Ботуин мне нравится. Она хирург-виртуоз, как и я.
– Она не говорит таких слов, как вы.
– Если бы она когда-нибудь такое сказала, ей пришел бы конец. А ты? Что ж, избавление от иллюзий – долгий процесс. Тебе стукнет семьдесят, прежде чем ты поймешь, что шел по минному полю, крича отряду идиотов: «За мной!» Твои фильмы забудутся.
– Нет.
Грок бросил взгляд на мой решительный подбородок и упрямую нижнюю губу.
– Пусть так, – согласился он. – У тебя вид настоящего праведника-безумца. Нет, твои фильмы не забудутся.
Мы свернули за угол, и я спросил, кивнув головой на плотников, уборщиков и маляров:
– Кто приказал затеять все эти работы?
– Мэнни, разумеется.
– А кто приказал Мэнни? Кто на самом деле отдает здесь приказы? Тот, кто прячется за зеркалом? Приходит из стены?
Грок резко ударил по тормозам и неподвижно уставился вперед. Мне хорошо были видны следы швов вокруг его ушей, изящных и ясно очерченных.
– На этот вопрос нет ответа.
– Нет? – переспросил я. – Я гляжу вокруг – и что же я вижу? Студия, у которой в производстве восемь фильмов. Один из них – огромный проект, наше эпическое полотно об Иисусе, осталось всего два дня съемок. И вдруг, по какой-то прихоти, кто-то говорит: «Заприте двери». И начинается дурацкая покраска и уборка. Это безумие – закрывать студию с ежедневным бюджетом от девяноста до ста тысяч долларов. В чем же дело?
– Ну и в чем? – тихо спросил Грок.
– Ну, скажем, Док: по-моему, он просто медуза, ядовитая, но бесхребетная. Смотрю на Мэнни: с его задницей только на высоком стульчике сидеть. Вы? У вас под одной маской скрывается другая маска, а под той еще одна. Ни у кого из вас нет пороховой бочки или мощного электронасоса, чтобы разнести вдребезги всю студию. А она тем не менее летит в тартарары. Я представляю студию как большого белого кита. В него летят гарпуны. Значит, должен быть и безумный капитан.
– Тогда скажи мне, – сказал Грок, – кто здесь Ахав?
– Мертвец на кладбище. Он стоит на приставной лестнице, глядит поверх стены и отдает приказы. И вы все разбегаетесь.
Грок заморгал – медленно, словно игуана. Веки трижды опустились на его огромные темные глаза.
– Но не я, – сказал он, улыбаясь.
– Не вы? Почему не вы?
– Потому что, дурья ты башка! – Грок расплылся в улыбке, глядя на небо. – Подумай! Есть только два гения, способных смастерить такого мертвеца! Чтобы он стоял на лестнице под дождем, глядел поверх стены и у людей сердце останавливалось!
Тут Грока скрутил такой приступ смеха, что он чуть не помер.
– Кто мог слепить такое лицо?
– Рой Холдстром!
– Да! А еще?!
– Гример… – запнулся я, – гример Ленина?
Станислав Грок повернулся ко мне, сияя ослепительной улыбкой.
– Станислав Грок, – оцепенело произнес я. – Вы.
Он скромно склонил голову.
«Так это вы! – думал я. – Не чудовище, которое прячется в могилах и залезает на приставные лестницы, чтобы подвесить туда чучело Арбутнота и заморозить всю работу на студии! Нет, это Грок, человек, который смеется, маленький Конрад Вейдт с вечной улыбкой, пришитой к лицу!»
– Но зачем? – спросил я.
– Зачем? – Грок усмехнулся. – Господи, да чтобы расшевелить всех! Тут же годами царила скука! Док подсел на свои иголки. Мэнни разрывается пополам. Мне не хватало шуток на этом корабле дураков. Так пусть мертвые восстанут! Но ты все испортил: нашел труп, но никому не сказал. Я надеялся, что ты побежишь с криком по улице. Вместо этого на следующий день ты закрыл рот на замок. Мне пришлось сделать несколько анонимных звонков, чтобы позвать людей со студии на кладбище. И тут начались беспорядки! Скандал.
– Это вы послали второе письмо, чтобы заманить нас с Роем в «Браун-дерби» и показать Человека-чудовище?
– Я.
– И все это ради шутки? – оторопело спросил я.
– Не совсем. Киностудия, как ты уже заметил, расколота надвое и стоит над прожорливой расселиной, над разломом Сан-Андреас[254], готовым вот-вот взорваться новым землетрясением. Я почувствовал толчки несколько месяцев назад. Тогда я прислонил к стене лестницу и поднял на нее мертвеца. А заодно, как ты можешь сказать, поднял и свои гонорары.
«Шантаж», – раздался шепот Крамли где-то в моем подсознании.
Грок скорчился от смеха, потешаясь над собственными словами:
– Запугать Мэнни, Дока, Иисуса, всех, включая чудовище!
– Чудовище? Вы хотели напугать его?!
– А почему бы нет? Толпу! Сборище! Заставить их всех платить, пока они не узнают, что за всем этим стою я. Поднять панику, собрать сливки и смотаться!
– Боже, но ведь это значит, – проговорил я, – что вы все знали о прошлом Арбутнота, о его смерти. Его отравили? Это так?
– Э, – отозвался Грок, – все это теории, домыслы.
– Сколько людей знает о том, что вы купили билет в кругосветное путешествие?
– Только ты, бедный, милый, печальный, обреченный мальчик. Но я думаю, кое-кто уже догадался. Иначе зачем было закрывать ворота и держать меня в ловушке?
– Да, – сказал я. – Они только что выбросили вместе с хламом гроб Христа. Им нужно, чтобы туда же последовало и тело.
– То есть я, – внезапно побледнев, сказал Грок.
Рядом с нами притормозила машина студийной охраны.
Из окна высунулся охранник:
– Мэнни Либер хочет вас видеть.
Грок как-то весь обмяк, плоть растворилась в жилах, кровь утекла в душу, а душа рассеялась в небытии.
– Это конец, – прошептал он.
Я представил кабинет Мэнни, зеркало позади его стола и лабиринт подземелий там, за зеркалом.
– Бросайте все и бегите, – посоветовал я.
– Дурак, – сказал Грок. – Далеко ли я убегу? – Он похлопал меня по руке дрожащей ладонью. – Ты придурок, но добрый придурок. Нет, отныне каждый, кого увидят со мной, отправится в тот же водоворот, когда они начнут дергать за ниточки. Смотри сюда.
Он бросил на сиденье свой портфель, открыл его и снова захлопнул. Я увидел пачку перевязанных стодолларовых купюр.
– Держи, – сказал Грок. – Они мне больше не нужны. Спрячь быстро. Тут хватит на всю оставшуюся жизнь.
– Нет, спасибо.
Он снова хлопнул меня – на этот раз по ноге. Я вырвался, будто мне в колено вонзили ледяной кинжал.
– Придурок, – сказал Грок. – Но добрый придурок.
Я вылез из машины.
Машина охраны медленно ехала впереди нас с еле слышно работающим двигателем. Водитель тихо просигналил один раз. Грок внимательно посмотрел на машину, потом перевел взгляд на меня, оглядел мои уши, веки, подбородок.
– Твоей коже не понадобятся подтяжки еще лет тридцать, плюс-минус год.
Его рот наполнила обильная слюна. Он отвел взгляд, взялся за руль цепкими, хваткими пальцами и уехал прочь.
Полицейская машина свернула за угол, за ней последовала машина Грока – небольшой похоронный кортеж направлялся к дальней стене студии.
63
Я поднялся по лестнице в террариум Мэгги Браун. Я назвал его так потому, что пленка с вырезанными эпизодами змеиными кольцами свивалась в мусорной корзине или расползалась по всему полу.
В маленькой комнатке не было ни души. Старые призраки разлетелись. Змеи уползли в свои норы или еще куда-то.
Я стоял посреди пустых полок, оглядываясь вокруг, пока не обнаружил записку, приклеенную к крышке молчащей мувиолы.
ДОРОГОЙ ГЕНИЙ! Я ПЫТАЛАСЬ ДОЗВОНИТЬСЯ ДО ТЕБЯ В ТЕЧЕНИЕ ПОСЛЕДНИХ ДВУХ ЧАСОВ. МЫ ОСТАВИЛИ ПОЛЕ БИТВЫ ПРИ ИЕРИХОНЕ И БЕЖАЛИ. ПОСЛЕДНИЙ БОЙ МЫ ДАДИМ В МОЕМ БУНКЕРЕ НА СКЛОНЕ ХОЛМА. ПОЗВОНИ. ПРИХОДИ! ЗИГ ХАЙЛЬ! ФРИЦ И ДЖЕКИ ПОТРОШИТЕЛЬНИЦА.
Я сложил записку, чтобы потом сунуть ее в свой дневник и перечитывать в старости. Затем спустился по лестнице и покинул студию.
Никаких штурмовых отрядов замечено не было.
64
Шагая по берегу, я рассказал Крамли о священнике, о тропинке в высокой траве и о двух женщинах, что когда-то давным-давно прогуливались по ней.
Мы нашли Констанцию Раттиган на пляже. Я впервые в жизни увидел ее лежащей на песке. Раньше она всегда плавала либо в бассейне, либо в море. А теперь лежала между тем и другим, словно была не в силах ни войти в воду, ни вернуться к дому. Она лежала, словно выброшенная на берег волной, такая безвольная и бледная, что больно было на нее смотреть.
Мы присели на песок рядом с ней и подождали, пока она не почувствует наше присутствие, потому что глаза ее были закрыты.
– Ты лгала нам, – сказал Крамли.
Глазные яблоки под ее веками повернулись.
– Лгала? Ты о чем?
– О том, что ты сбежала посреди той полуночной вечеринки, двадцать лет назад. Ты сама знаешь, что оставалась тогда до самого конца.
– И что же я делала?
Она отвернула голову. Мы не видели, куда она смотрела: может, на серое море, откуда надвигался послеполуденный туман, грозя испортить остаток дня.
