Еще в Гельсингфорсе, 22 сентября, он начинает писать статью «Из дневника публициста». Был у нее и подзаголовок: «Ошибки нашей партии». Данный исторический момент, размышляет Владимир Ильич, таков, что каждый конкретный тактический шаг необходимо рассматривать с точки зрения приближающейся новой революции. А в подобные моменты принципиально меняется соотношение между парламентскими и внепарламентскими формами агитации, пропаганды, организации и борьбы.
Сейчас все внимание – непосредственной работе в массах. И роль даже таких общероссийских трибун для пропаганды, как Демократическое совещание, тем более – Предпарламент, в складывающихся условиях становится ничтожной. Мало того, эти «говорильни» способны лишь отвлечь массы от надвигающейся – более эффективной и многообразной – внепарламентской борьбы. Поэтому большевикам необходимо признать, что не только Предпарламент, но и само Демократическое совещание надо было бойкотировать.
То, что цекисты, загруженные по уши повседневной работой, болезненно воспринимают его критику, было видно по судьбе статьи «О героях подлога…». Их логику можно понять: нам, здесь на месте, виднее; хватит с нас нападок со стороны и не стоит получать еще тычки изнутри, от своего лидера; что было, то прошло, прошлого не воротишь, а стало быть и нечего в нем копаться…
«Но это возражение против тактики вчерашнего дня, – пишет Ленин, – было бы явно несостоятельно. Мы всегда осуждали и как марксисты обязаны осуждать тактику живущего “со дня на день”. Нам недостаточно минутных успехов. Нам недостаточно и вообще расчетов на минуту или на день. Мы должны постоянно проверять себя, изучая цепь политических событий в их целом, их причинной связи, их результатах. Анализируя ошибки вчерашнего дня, мы тем самым учимся избегать ошибок сегодня и завтра»[965].
Увы, «завтра», 23 сентября, уже в Выборге, Ленин получает газеты, которые сообщают, что большевистская фракция Демократического совещания постановила в работе Предпарламента участвовать, и ЦК данное решение одобрил. «Невозможны никакие сомнения насчет того, – заключает Владимир Ильич, – что в “верхах” нашей партии заметны колебания…» Ну и что? Колебания и разногласия вполне естественны, тем более в таком деле, как политика… Но не всегда. Бывают такие моменты, когда они могут стать губительными. Особенно, если политическая борьба поставила в повестку дня восстание.
Ленин знал, что питерские цекисты все более связывают вопрос о власти с назначенным на начало октября II Всероссийским Съездом Советов. Но ЦИК перенес дату его созыва. И в воскресенье 24 сентября Ленин написал в своем «дневнике…»: «Съезд Советов отложен до 20 октября. Это почти равносильно отсрочке до греческих календ при том темпе, каким живет Россия».
Работая над «Государством и революцией», Владимир Ильич выписал у Энгельса: «Восстание есть уравнение с величинами в высшей степени неопределенными, ценность которых может изменяться каждый день». Сюда входят величины общие и частные, объективные и субъективные. Решительность и сплоченность руководящего центра тоже играет не последнюю роль. Вот почему в такой ситуации колебания «могут стать гибельными, ибо борьба развивается, и в известных условиях колебания, в известный момент, способны погубить дело».
Что же делать? Опять писать письма в ЦК, статьи в «Рабочий путь»? Да, но не только это. Если «у нас не все ладно в “парламентских” верхах партии», – пишет Ленин, надо обращаться к «низам». Но ведь решение уже принято и «низам» надо выполнять его? Нет, «ни в каком случае мириться с участием мы не можем и не должны. Фракция одного из Совещаний – не высший орган партии, да и решения высших органов подлежат пересмотру, на основании опыта жизни».
«Надо втянуть массы в обсуждение вопроса, – продолжает Владимир Ильич. – Надо, чтобы сознательные рабочие взяли дело в свои руки, проводя это “обсуждение” и оказывая давление на “верхи”… Больше надзора рабочих за ними…» И необходимо теперь вопрос о бойкоте сделать «платформой для выборов на съезд и для всех выборов внутри партии». А, в конечном счете, «надо, во что бы то ни стало, добиваться решения вопроса и пленумом Исполнительного комитета и экстренным съездом партии»[966].
Но кому адресованы эти пожелания: «втянуть массы», организовать «надзор» и «давление на “верхи”»? И что это за «пленум Исполнительного комитета»? Может быть, Исполком Петросовета? Но тогда причем тут «выборы на съезд… и внутри партии»? В поисках ответа на эти вопросы мы вторгаемся в сюжет, крайне редко затрагивавшийся в исторической литературе, за исключением разве что работы Алекса Рабиновича. А именно – о взаимоотношениях между ЦК и ПК осенью 1917 года[967].
Спустя год, 6 ноября 1918 года, Мартын Лацис, который, как помнит читатель, вел в 17-м дневник событий, опубликовал в «Известиях ВЦИК» статью «Накануне октябрьских дней». В ней он достаточно подробно изложил интересующие нас факты.
После июльских событий, пишет Мартын Иванович, между ЦК и ПК была достигнута договоренность о том, что Петроградская организация «не сделает ни одного шага, имеющего общегосударственное значение, без ведома ЦК». Для этого в состав ПК вводился член ЦК Бубнов. С другой стороны, условились и о том, что ЦК будет всегда спрашивать «мнение ПК перед каждым серьезным решением». В сентябре, когда приближение новой революции становится все более очевидным, а ЦК занимает позицию «сдерживания», отношения обострились. И ПК, как отмечает Лацис, «стал критически относиться ко всему, что принималось ЦК нашей партии в отсутствии Владимира Ильича»[968].
Выше уже не раз отмечалось, что находясь в Разливе, затем в Гельсингфорсе, Ленин поддерживал «многоканальную» связь. Одни контакты выводили его на ЦК, другие на ПК, третьи – прямо на Выборгский райком партии. Это подтверждает и Лацис: «ПК, – пишет он, – имел помимо ЦК прямую связь с Ильичем».
Между тем, когда ЦК 15 сентября постановил ликвидировать копии писем Ленина, ПК об этом не был поставлен в известность, хотя и являлся одним из адресатов. Позднейшие ссылки Бубнова и других на необходимость конспирации были явным лукавством. Георгий Ломов в 1927 году написал более откровенно: «…Мы боялись, как бы это письмо не попало к петербургским рабочим, в райкомы, Петербургский и Московский комитеты, ибо это внесло бы сразу громадный разнобой в наши ряды… Авторитет Владимира Ильича был настолько велик в наших рядах, что мы боялись: если просочатся слова его к рабочим, то многие станут сомневаться в правильности линии всего ЦК»[969].
«Как бы то ни было, – пишет Лацис уже в 1922 году, – а письмо [Ленина] было от нас скрыто и мы получили его с запозданием, да еще с других рук. Исполнительный] ком[итет] Петроградского комитета, который первым получил это письмо, был доведен до белого каления поведением ЦК». Вероятно, «с других рук» – это либо от Крупской, либо от Марии Ильиничны, которые, судя по всему, передали в ЦК не все сделанные ими копии ленинских писем. Так что питерцы, к которым наравне с ЦК обращался Владимир Ильич, хоть и с опозданием, но получили их[970].
Мало того, Александр Шотман, именно в эти дни вернувшийся с Урала, встретив одного из руководителей Выборгского района Василия Каюрова, узнал, что среди рабочих-партийцев ходит по рукам и статья Ленина «Из дневника публициста. Ошибки нашей партии». Так что адресат и этой работы Владимира Ильича был, как выяснилось, вполне определенным[971].
А 25 сентября Крупской была отправлена с Ялавой записка «химией», в которой Владимир Ильич просил: не сообщая никому, срочно прислать к нему в Выборг Эйно Рахью[972]. Утром 27 сентября Рахья был уже в Выборге.
Ленин пишет в Гельсингфорс Смилге: «Общее политическое положение внушает мне большое беспокойство. Петроградский Совет и большевики объявили войну правительству. Но правительство имеет войско и систематически готовится… А мы что делаем? Только резолюции принимаем?»
Есть основания полагать, что Рахья привез резолюцию о текущем моменте, принятую 24 сентября на партийном совещании членов ЦК с большевиками-делегатами Демократического совещания. В ней отмечалось полное «высвобождение пролетариата из-под идейного влияния буржуазии», усиление авторитета большевиков среди крестьян и солдат. Указывалось на то, что господствующие классы встали на путь насилия по отношению к народу. Говорилось и о том, что переход власти к Советам «становится лозунгом дня». Но партия ориентировалась не на восстание и свержение правительства, а на его постепенное выдавливание Советами, на «повышение их политического значения до роли органов, противостоящих буржуазной государственной власти (правительство, Предпарламент и т. д.)»[973].
