Но князь недавно был в опале, сидел под замком в Белозерском монастыре. Правда, лет пять тому назад он помилован, восстановлен в правах, ему вернули вотчины. Однако царь понимал, что благодарности к нему Воротынский не чувствует. Одевшись и позавтракав, царь Иван вызвал к себе бояр, ожидавших в приемной, и посоветовался с ними.
Бояре и воеводы в один голос указали на князя Воротынского. «Он-де, — сказали они, — хорошо знает повадки ордынцев и умеет бить их в степях московской Украины90». И царь Иван скрепя сердце согласился доверить свою судьбу и судьбу всего государства Воротынскому…
Князь Михайла Воротынский три месяца жил в Москве. Под его руководством готовился царский указ о сторожевой и станичной службе на степной украине Московского государства. И еще Воротынский готовил другой указ — о береговой службе, о том, как оборонять рубежи по реке Оке.
В один из морозных мартовских дней князь явился в царский дворец. Он принес с собой свитки с готовыми указами и скромно уселся на скамью у дверей.
Бояре, кому было дозволено собираться в приемной, видели, как царский мыльник Борис Годунов вызвал Воротынского.
Царь Иван принял воеводу ласково. Желая показать свое расположение, он сошел с царского места, сел на лавку и посадил князя рядом с собой. Это считалось высокой честью, и Воротынский был доволен.
— Я помню, князь и воевода, что ты первый сказал мне: «Казань наша», — начал царь. — Незабываемы твои деяния во славу нашего престола…
Воротынский молча склонил седую голову.
— Я слышал, ты жег сухую траву на диком поле в прошлом году. Что дает сие?
— Мы припускали огонь в степи на трех сакмах91, по которым Девлет-Гирей ходит на Русскую землю. Теперь ему труднее скрыть свое войско, а самое главное, лошадям не будет корма. На выжженных местах весной трава не вырастет.
— Где ты жег траву, покажи. — Царь взял со стола лист бумаги с нарисованными городами и реками и положил перед воеводой.
Михайло Воротынский вгляделся в чертеж.
— Вот здесь, от верховьев реки Вороны через Суловую, Елань, Битюг, Дон и Тихую Сосну до впадения Валуя в Оскол. Мы выжгли траву на пространстве пятисот верст… А в этом месте припускать огонь начали от устья реки Воронежа и жгли на запад, через Оскол, верховье Семи и Оки, до впадения Цны в Десну. Сия линия поболее шестисот верст. И еще одна линия, самая западная. Начало ее при верховьях Донца, и шла она сперва прямо на запад к Пслу, потом поворачивала на юг к Ворскле, и по этой реке доходила до Днепра, и по Днепру оканчивалась за устьем Псла, и шла в долготу не менее четырехсот верст.
— В какое время лучше жечи поле? — заинтересовался царь.
— В осеннях, в октябре, или ноябре по заморозами, как гораздо на поле трава просохнет. Не дожидаясь снегов. Огонь припускать в сухую пору, и чтобы ветер был от наших украинских городов на степную сторону. Я приказал, чтобы близко от засек и крепостей огня не припускать.
— Добро, добро. Повели дьяку разрядного приказа составить роспись, с каких городов способнее посылать людей с огнем. Тако и делать будем.
Воротынский поклонился.
— А еще, великий государь, — сказал он, поглаживая густую белую бороду, — потребно сторожи ставить с апреля первого числа и до тех пор, пока не выпадут большие снега.
— Роспись надо сторожам сделать.
— В прошлом году по твоему указу всем украинским городам и сторожам чертежи поделаны, и списки с означением крепостей, и сколько в них войска и какого.
— Добро, добро, — согласился царь. Он был доволен. — А кто с тобой чертежи и описи делал?
— По твоему указу, великий государь, мне в помощь приданы: по степной украине — князь Михаил Тюфякин, голова по дозору, да дьяк Ржевский, а с ногайских степей — воевода Юрий Булгаков и Борис Хохлов.
— Добро, добро, — повторил царь.
— При царствии твоего отца Василия Ивановича и при твоем царствовании, великий государь, сдвинулась к полудню московская украина, много городов на месте тех сторожей построено. И Тула, и Орел, и Курск, и Болохов, и другие города… А вокруг тех украинских городов посады. И там русские люди живут.
— Хорошо придумал, князь!
— Не мной придумано, великий государь, сторожи еще при великом князе Дмитрии Донском в степь высылались. А твой дед Иван Васильевич и росписи оставил, и чертежи.
Великого государя обрадовал доклад воеводы Воротынского. Он почувствовал, что старик крепко предан Русской земле. Разговор приближался к концу. Царь Иван встал с лавки, молча прошелся несколько раз по комнате и уселся на свое золоченое кресло. Борис Годунов последовал за царем и стал сбоку у спинки кресла.
— Подойди сюда, — сказал Иван Васильевич Воротынскому.
Воевода приблизился.
— Скажи, мой верный слуга, без утайки скажи, — произнес тихо царь, — коли Девлет-Гирей опять к нам пожалует, сумеешь ли ты его не пустить за Оку?
Воротынский посмотрел на Годунова.
— Прикажи, государь, Бориске Годунову оставить нас, — поклонился он царю. — Скажу тайное.
Бояре в приемной видели, как Борис Годунов вышел из царской комнаты в приемную и, усевшись на лавку близ дверей, стал перешептываться с князем Иваном Федоровичем Мстиславским и боярином Никитой Романовичем Юрьевым.
Михаил Иванович вышел от царя через два часа. Бояре заметили, что лицо у воеводы было светлое, радостное. Он передал из рук в руки указ о береговой службе92, подписанный царем, дьяку разрядной избы.
От князя Воротынского бояре узнали о новом царском приказе. Царь назначил его воеводой большого полка, и завтра ехать ему в Серпухов, и подчинил ему царь опричные полки, смешав их с земскими. Эту новость земские бояре приняли с удовлетворением. Кроме опричных войск, под командование Воротынского поступила немецкая наемная дружина Георгия Фаренсбаха…
На следующий день царь Иван, прихватив с собой лекаря Бомелия, снова укатил в Слободу. Почти весь апрель месяц он был занят выборами невесты. Бомелий несколько раз рассчитывал гороскопы. Царь выбрал девицу Анну Колтовскую не из знатного рода. Ее отец, коломенский сын боярский Алексей Горяинов-Колтовский, давно умер в плену.
Началась весна, снег почти везде сошел. Зазеленела трава. На деревьях набухли почки. В полдень солнышко изрядно припекало землю.
Двадцать-седьмого апреля царь выехал в Москву. Дорога еще не просохла. Шестерка упитанных лошадей в иных местах едва тащила тяжелую колымагу с кожаным, золоченым кузовом. Ездовые на царской шестерке взмокли от усердия. Подбадривая лошадей, они кричали охрипшими голосами и размахивали кнутами.
