Рэйчел надолго задумалась.
— Хорошо, — сказала она наконец. — Может быть, вы и правы. Джад, скажите мне только одно. Все очень плохо?
— Я с этим справлюсь, — спокойно произнес Джад. — Да, я с этим справлюсь.
На улице показался свет фар медленно подъезжавшей машины. Джад привстал, глядя в окно, но машина проехала мимо, и он сел на место.
— Ладно, — сказала Рэйчел. — Наверное. Но у меня все равно камень на сердце.
— Выбросьте этот камень, моя дорогая, — ответил Джад. — Я вас очень прошу. Поберегите себя для завтра. Здесь все будет в порядке.
— Вы обещаете, что все мне расскажете?
— Да. Мы с вами сядем, возьмем по пиву, и я вам все расскажу.
— Ну тогда до свидания, — сказала Рэйчел. — До скорого.
— До скорого, — согласился Джад. — Увидимся завтра, Рэйчел.
Прежде чем она успела сказать что-то еще, Джад повесил трубку.
Он был уверен, что в аптечке должен быть кофеин, но не смог его найти. Он убрал в холодильник недопитое пиво — не без сожаления — и сварил себе крепкий кофе. Вернулся с кружкой в гостиную, снова сел у окна и стал ждать.
Кофе — и разговор с Рэйчел — взбодрили его на три четверти часа, а потом он опять стал клевать носом.
Не спи в карауле, старик. Ты сам взвалил на себя это бремя, ты кое-что прикупил, и теперь пришло время платить по счетам. Так что не спи в карауле.
Он закурил очередную сигарету, глубоко затянулся и закашлялся скрипучим стариковским кашлем. Положил сигарету на краешек пепельницы и потер кулаками глаза. По шоссе за окном прогрохотал грузовик, рассекая фарами темноту этой ветреной тревожной ночи.
Джад понял, что засыпает, резко выпрямился в кресле и с размаху ударил себя по щеке, так, что зазвенело в ушах. В сердце шевельнулся ужас — непрошеный гость, ворвавшийся в самое потаенное место.
Оно меня усыпляет… оно меня гипнотизирует… Оно хочет, чтобы я заснул. Потому что он скоро вернется домой. Да, я чувствую, что уже скоро. И оно не хочет, чтобы я ему помешал.
— Нет, — твердо проговорил он. — Ничего у тебя не выйдет. Слышишь меня? Я это остановлю. Слишком далеко все зашло.
За окном свистел ветер, деревья на другой стороне дороги усыпляюще покачивали ветвями. Джад снова вспомнил ту ночь в бытовке, стоявшей там, где сейчас большой мебельный магазин в Брюэре. Тогда они проговорили до рассвета: он сам, Джордж и Рене Мишо. Теперь остался только он, Джад. Рене раздавило между вагонами ветреной ночью в марте тридцать девятого, а Джордж Чепин умер от сердечного приступа в прошлом году. Из всей старой компании остался лишь он один, старый дурак. Иногда глупость маскируется под доброту, а иногда — под гордыню, когда тебя тянет выбалтывать старые тайны, передавать свои знания, переливать из старого стакана в новый…
И вот этот торговец, еврей, подходит и говорит: «У меня есть кое-что интересное. Такого вы в жизни не видели. Видите, барышни на открытках в купальниках, но если их потереть влажной тряпицей…»
Голова Джада медленно склонилась на грудь.
«…они станут голыми, в чем мать родила. А когда высохнут, снова одетыми! И это еще не все! У меня есть…»
Рене рассказывает историю, сидя в теплом вагончике, смеется, наклонившись вперед, а Джад держит бутылку — он ее чувствует, и его рука сжимается в воздухе, обхватив невидимое горлышко.
На краю пепельницы дымилась сигарета, на ее кончике рос столбик пепла. Наконец он упал в пепельницу и рассыпался странным узором, напоминавшим какую-то руну.
Джад заснул.
И когда сорок минут спустя темнота за окном озарилась светом фар и Луис медленно въехал к себе во двор и загнал машину в гараж, Джад не услышал и не проснулся, как Петр не услышал и не проснулся, когда римские солдаты пришли за бродягой по имени Иисус.
53Луис взял в кухне новый рулон упаковочного скотча, а в гараже — в том углу, где лежали зимние шины, — нашелся моток веревки. Скотчем Луис скрепил кирку и лопату в аккуратную связку, а из веревки соорудил что-то похожее на заплечную перевязь.
Инструменты — за плечи. Гейдж — на руках.
Приладив перевязь за спину, Луис открыл переднюю дверцу «сивика» и вытащил брезентовый сверток. Гейдж был значительно тяжелее Черча. Возможно, последнюю часть пути до микмакского кладбища придется преодолевать чуть ли не ползком — а ведь ему еще надо будет копать могилу в этой каменистой, суровой земле.
Ничего, как-нибудь справимся. Как-нибудь.
Луис Крид вышел из гаража, на миг задержавшись в дверях, чтобы погасить локтем свет, и остановился в том месте, где асфальт сменялся травой. Впереди виднелась тропинка, ведущая к кладбищу домашних животных; было темно, но тропинка как будто светилась.
Налетел ветер, растрепал волосы Луиса, и на мгновение его охватил детский страх темноты, он почувствовал себя маленьким, слабым, испуганным. Неужели он вправду собирался идти в этот лес, с трупом в руках, под деревья, где гуляет ветер, из одной темноты в другую? И на этот раз — совершенно один?
Не раздумывай. Просто иди.
Луис пошел.
Через двадцать минут он добрался до кладбища домашних животных. Руки и ноги тряслись от усталости. Луис сел на землю, положив сверток себе на колени, хватая ртом воздух. Еще двадцать минут он отдыхал и даже чуть не задремал. Он уже не боялся — похоже, усталость прогнала страх.
Наконец он поднялся, не очень веря, что у него получится перелезть через валежник, но твердо зная, что должен попытаться. Сверток у него в руках весил, казалось, не сорок фунтов, а двести.
Но то, что случалось однажды, случилось вновь; он словно вспомнил давний сон. Даже не вспомнил, а пережил заново. Как только Луис поставил ногу на первый сухой ствол, его снова охватило это странное, необъяснимое возбуждение, близкое к ликованию. Усталость никуда не делась, но стала терпимой — несущественной.
Просто иди за мной. Иди следом за мной и не смотри вниз, Луис. Не сомневайся, ни о чем не думай и не смотри вниз. Я знаю, как здесь пройти, но идти надо быстро и уверенно.
Быстро и уверенно, да, — как Джад вынул пчелиное жало.
Я знаю, как здесь пройти.
Но здесь только одна дорога, подумал Луис. И тебя либо пропустят, либо нет. Однажды он попытался самостоятельно перейти через валежник и не смог. А сейчас поднимался быстро и уверенно, как в ту ночь, когда Джад показывал ему путь.
Все выше и выше, не глядя вниз, прижимая к себе тело сына, завернутое в брезентовый саван. Все выше и выше, пока снова не налетел ветер: он растрепал и взъерошил волосы Луиса.
Луис на мгновение застыл на вершине, а потом быстро спустился — как будто сбежал вниз по лестнице. Кирка и лопата глухо позвякивали, ударяя о спину. Буквально через минуту он уже стоял на упругой земле, усыпанной сосновыми иглами. Тропа уходила вперед, а позади громоздился валежник — выше кладбищенской ограды.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
