легковес! Никто не обратит на него серьезного внимания. Он вспомнил первую речь депутата от Корнмаркета. По крайней мере он, Майкл, замолчал сегодня, как только слушатели начали зевать. Ему было жарко, и он проголодался. Оперные певцы толстеют от звука своего голоса, а члены парламента худеют! Он решил прежде всего принять ванну.
Он одевался, когда вошла Флер.
– Ты говорил прекрасно, Майкл. Но какая это скотина!
– Кто?
– Его фамилия Мак-Гаун.
– Сэр Александр Мак-Гаун? А что такое?
– Завтра прочтешь в газетах. Он инсинуировал, будто ты, как один из издателей, заинтересован в том, чтобы книга Фоггарта имела сбыт.
– Да, это сильно!
– И вся его речь была возмутительна. Ты его знаешь?
– Мак-Гауна? Нет. Он депутат от какого-то шотландского города.
– Тебе он враг. Блайт тобой очень доволен и возмущается Мак-Гауном; твой отец тоже. Я еще ни разу не видала его таким взбешенным. Ты должен написать в «Таймс» и объяснить, что еще до выборов вышел из издательства Дэнби и Уинтера. Твои родители у нас сегодня обедают. Ты знал, что твоя мать была в палате?
– Мама? Да ведь она ненавидит политику.
– Она сказала только: «Жаль, что Майкл не откинул волосы со лба. Мне нравится его лоб». А когда Мак-Гаун сел, она заметила: «Дорогая моя, у этого человека как будто срезан затылок. Как вы думаете, не из Пруссии ли он родом? И мочки ушей у него толстые. Не хотела бы я быть его женой». У нее был с собой бинокль.
Когда Майкл и Флер спустились вниз, сэр Лоренс и леди Монт уже были в гостиной и стояли друг против друга, словно два аиста, если не на одной ноге, то, во всяком случае, с большой важностью. Откинув волосы со лба Майкла, леди Монт клюнула его в лоб.
– Как вы там высидели, мама?
– Милый мой мальчик, я была ужасно довольна. Вот только этот человек мне не понравился – у него безобразная форма головы. Но где ты набрался таких познаний? Ты очень умно говорил.
Майкл усмехнулся.
– А вы что скажете, сэр?
Сэр Лоренс скорчил гримасу.
– Ты сыграл роль enfant terrible[18], дорогой мой. Одним твоя речь не понравится потому, что они никогда об этом не думали, а другим – именно потому, что думали.
– Как! Значит, в душе они фоггартисты?
– Конечно. Но в палате не следует защищать подлинные свои убеждения. Это не принято.
– Славная комната, – проворковала леди Монт. – Раньше она была китайской. А где «Обезьяна»?
– В кабинете у Майкла, мама. Она нам надоела. Хотите до обеда взглянуть на Кита?
Когда Майкл остался наедине с отцом, они оба уставились на один и тот же предмет – на табакерку эпохи Людовика XV, которую отыскал где-то Сомс.
– Папа, вы реагировали бы на инсинуацию Мак-Гауна?
– Мак-Гаун – фамилия этого торгаша? Да, несомненно.
– Как?
– Уличил бы его во лжи.
– В частном разговоре, в прессе или в палате?
– И то, и другое, и третье. В разговоре я бы просто назвал его лжецом, в заметке употребил бы слова «легкомысленное отношение к истине, а в парламенте выразил бы сожаление, что его плохо информировали. Можно добавить, что людям случалось получать за такие вещи по физиономии.
– Но неужели вы допускаете, что кто-нибудь поверит этой клевете? – спросил Майкл.
– Поверят всему, что свидетельствует о развращении политических нравов. Это так свойственно людям. Забота о честности общественных деятелей была бы превосходной чертой, если бы ее обычно не проявляли люди, сами столь мало честные, что и в других они вряд ли сумеют ее оценить. – Сэр Лоренс поморщился, вспомнив ОГС. – А кстати, почему Старого Форсайта не было сегодня в палате?
– Я ему предложил пропуск, но он сказал, что не был в палате с тех пор, как Гладстон проводил билль о гомруле. Да и тогда пошел только потому, что боялся, как бы его отца не хватил удар.
Сэр Лоренс вставил монокль.
– Я не совсем понимаю.
– У отца был пропуск, и он не хотел его терять.
– Понял. Очень благородно со стороны Старого Форсайта.
– Он нашел, что Гладстон слишком многословен.
– А! В былые годы речи бывали и длиннее. Ты быстро справился со своим делом, Майкл. Я бы сказал, что со временем из тебя выйдет толк. А у меня есть новость для Старого Форсайта. Я знаю, почему Шропшир не разговаривает с Чарли Ферраром. Старик только с этим условием и заплатил в третий раз его долги, чтобы спасти от доски позора. Я надеялся на что-нибудь более таинственное. В каком положении процесс?
– Последнее, что я слышал, это что проводят какие-то взаимные запросы сторон.
– А, знаю. Отвечают такое, что ничего не разберешь, и притом вполне беспристрастно. Потом задают тебе ряд вопросов, и ты отвечаешь точно так же. Из всего этого адвокаты что-то извлекают. Что у вас сегодня на обед?
– Флер обещала заколоть жирного тельца, когда я произнесу мою первую речь.
Сэр Лоренс вздохнул:
– Очень рад. Твоя мать снова увлекается витаминами, и теперь мы едим главным образом морковь, обычно сырую. Хорошо, когда в жилах жены течет французская кровь! По крайней мере не страдаешь от недоедания. А вот и дамы!..
Не раз отмечалось, что люди, подчеркивающие свое презрение к отзывам прессы, прочитывают за завтраком все газеты в те дни, когда отзыв должен появиться. Майкл истратил на утренние газеты около шиллинга. Из тридцати газет только в четырех упоминалось о его речи. «Таймс» изложила ее сжато и точно; «Морнинг пост» выхватила несколько фраз об империи, предпослав им слова: «В не лишенной интереса речи…» «Дейли телеграф» отметила: «Среди других ораторов выступил мистер Майкл Монт», а «Манчестер гардиан» сообщила: «Депутат от Мид-Бэкса в своей первой речи ратовал за переселение детей в доминионы».
Сэр Александр Мак-Гаун, несколько лет заседавший в парламенте, удостоился большего внимания, но об инсинуации в газетах не было ни слова. Майкл обратился к «Хансарду».
Его собственная речь сверх ожидания показалась ему вполне связной. Когда вошла Флер, он дочитывал речь Мак-Гауна.
– Налей мне кофе, старушка.
Флер подала ему кофе и, прислонившись к плечу, сказала:
– Этот Мак-Гаун ухаживает за Марджори Феррар: теперь припоминаю.
Майкл размешал сахар.
– Черт возьми! В палате такими дрязгами не занимаются.
– Ошибаешься. Мне Элисон говорила. Вчера я просто не подумала. Отвратительная речь, не правда ли?
– Могло быть хуже, – усмехнулся Майкл.
– «Как один из компаньонов фирмы, выпустившей это любопытное произведение, он, несомненно, заинтересован в его распространении – вот чем можно объяснить энтузиазм оратора». Неужели это тебя не приводит в бешенство?
Майкл пожал плечами.
– Ты когда-нибудь сердишься, Майкл?
– Дорогая моя, не забудь, что я проделал войну. Ну-с, напишем в «Таймс». Как бы это сформулировать?
«Сэр!
Разрешите мне через вашу уважаемую газету (этак спокойнее) и в интересах публики (чтобы звучало не слишком лично) …» Гм! А дальше?..
– «… сообщить, что сэр Александр Мак-Гаун солгал, намекнув в своей речи, что я заинтересован в распространении книги
