рядом с ней беспомощным.
Отвык от боя…
Нападение на него, которое готовилось в лоне той белой темноты, имело в себе что-то загадочное, непонятное, страшное тем, что не давало ухватить себя – что неприятель пришёл незамеченным, и нельзя его было вычислить.
Часть крестоносных войск, сложенная из наёмников, ещё не протрезвела после вчерашнего вечернего хмеля – не верила в панику… считала её каким-то развлечением или вымыслом.
Только комтуры, иностранные гости, старшина с большим хладнокровием одевали доспехи и выступали на середину лагеря, созывая к себе солдат, которые из-за спешки едва могли вооружиться.
Кучки складывались неодинаково, не так, как привыкли идти. Лагерный шум не давал услышать подходящего неприятеля.
Комтуры эльблонгский и гданьский, которые высунулись за цепь, уже опоясывающую часть лагеря, видели его – польские стрелки выбегали из тумана к лагерю… показывались и исчезали.
В маленькие более тихие перерывы маршал мог ухватить отдалённые голоса польских сумр, пронзительные, дикие и смелые… казалось, что они жаловались на крестоносцев.
Эта дерзость, с какой король так долго избегающий встречи, теперь сам на неё вызывал, было для Теодориха унижающим.
Она объявляла, что осторожный Локоток, должно быть, был уверен в себе и своём преимуществе.
Та же самая мысль отняла мужество у комтуров Германа и Альберта, но вдохновила их отчаянным безумием.
Они чувствовали, что честь, а, может, и жизнь могли потерять. Хотели её, по крайней мере, купить жестокой борьбой.
Герман, что не прощал никому, знал, что и ему не простят. Собранную горсть он привёл к опоясывающей лагерь цепи.
Теодорих объезжал по кругу шатры и рассеянных людей посылал туда, где, как ему казалось, грозит первое нападение.
Он догадался о Локотке с одной стороны, от которой раньше слышались цокот копыт и сурмы – объезжая по кругу, он остановился, испуганный, видя в иных частях лагеря крадущихся с разных сторон польских часовых.
Тут и там играли сурмы, вызывая…
Итак, поляки без малого окружали.
Среди этого замешательства, которое царило среди немцев, никто не подумал о польском подкреплении воеводы. Если бы немцы посмотрели на этих своих союзников, могли бы уже теперь догадаться по ним, если не о предательстве, то умышленной медлительности.
Когда тут же рядом бегали немецкие солдаты, разгорячённые и хладнокровные, беспокоясь о броне и коне, чтобы как можно быстрей быть в готовности к обороне, в польском лагере царили молчание и покой.
Тут никто не испугался. Медленно выходили уже в полных доспехах бледные фигуры, неторопливо собирая копья, воткнутые в землю, осматривая коней и не спеша выступать. Тут всё, казалось, было в готовности и в лучшем, чем обычно, порядке.
Поглядывали к шатрам воеводы, который не показался.
Добек с белым платком, привязанным к шлему, который себе, несомненно, для знака прицепили и другие Наленчи, сновал поблизости от немецкой позиции, радуясь зрелищем беспорядка, какой тут царил.
К счастью для воеводы, забыли ли о нём, или так мало на него рассчитывали, или не имели времени заботиться о поляках, не заглянул сюда никто.
Цепь, которой опоясывались второпях немцы, по приказу маршала, не захватила польского лагеря, который остался за её пределами.
Неприятель, едва объявляющий себя издалека сурмами, в минуты, когда половина крестоносцев не была готова, а значительная часть беспорядочно бродила, скапливаясь в одних местах, другие оставляя без обороны – вдруг выступил из заслон, которые его скрывали, и везде великим лесом копий обрушился на рыцарей, стоящих у цепи.
Крестоносцы выдержали этот первый удар, отражая его своими тяжёлыми копьями – несколько всадников было повержено – с одной и с другой стороны началась яростная схватка.
Теодорих, находящийся посередине, видел уже, что был отовсюду опоясан, и что тем силам, которые сосчитать не мог, противостоять не мог.
Он с тревогой подумал, удалось ли посланцу проскользнуть в Хелминск, приведёт ли комтур ему помощь.
В этом была вся надежда…
Только теперь, когда стали звенеть доспехи о мечи и бой у цепи завязался неудержимый, взор его упал в ту сторону, где стоял отряд воеводы.
Он вспомнил своих пренебреженных союзников с радостью, поскольку рассчитал, что Винч, защищая главу, биться будет отчаянно.
Несколько десятков шагов отделяло его от этих шатров, он побежал к ним. Цепь отделяла их от немцев. За туманом он заметил опустевший уже лагерь, перевёрнутые шалаши, поваленные возы и вдалеке воеводу на коне, людей в шеренгах, словно только ожидающих знака.
Его удивило то, что вместо того чтобы быть обращенными лицами к неприятелю, они стояли, наставив копья на немецкий лагерь, лицом против него.
Маршал хотел дать какой-то приказ, когда среди тумана увидел подъезжающего на коне рыцаря с белым платком в руке, который указывал воеводе крестоносный лагерь.
Земля загремела и с диким окриком радости, с взрывом безумия отряд воеводы пустился с той стороны, которая была ещё свободной от нападения, на лагерь крестоносцев.
Теодорих минуту стоял окаменелый, глядя на это новое поражение, и ускакал к большому шатру.
Напротив него развернулся бой, о каком сегодняшние сражения представления дать не могут.
Две железные стены нажимали одна на другую, цепь была давно разорвана, поляки шли плотно и опоясывали сражающихся с великим мужеством крестоносцев.
Ломались о доспехи копья, падали на землю рыцари, а тех из них, которые падали с коня и своей силой подняться не могли, затаптывали.
Самым главным оружием было копьё. Стрела редко попадала в обнажённые от доспехов, целиком покрывающих тело, части, меч ломался от толстых блях. Тяжёлые топоры и страшные железные палицы на цепях разбивали шишаки и нагрудники.
Больше падало крестоносцев, раздавленных тяжестью собственной брони, поляки, легче защищенные, чаще получали раны… и больше крови проливали.
Нападение воеводы с той стороны, которая должна была быть ими охраняема, решило жребий этого дня. Но… крестоносцы нелегко сдавались… Рыцарская честь сдаться им не позволяла… сражались, дорого продавая жизнь.
Таким показалось теперь это сражение, виденное из немецкого лагеря.
Совсем иным оно было с польской стороны… Орден, может быть, ставил самых лучших наёмных солдат, король бросал на весы жизнь и своё королевство.
Но королём этим был поседевший в боях и муках Локоток, неустанного ума и великой веры в предназначение и опеку Божью. Он чувствовал себя посланным для спасения этой короны и земли.
Ещё днём ранее он выступил из лесов, зная хорошо о положении неприятеля, о его силах, об удалении комтура хелминского… Войско шло в тишине, прикрытое туманом, даже на расстояние около десяти стай от лагеря неприятеля.
Тут король выступил сам, созывая к себе воевод и хорунжих, которые его окружали. Он был бледный и взволнованный.
