«Плевицкая, Плевицкая, – думала Вика, – знакомая фамилия… Актриса Плевицкая». И наконец вспомнила. В Москве у них хранились старые дореволюционные пластинки… Варя Панина, Надежда Плевицкая. Отец как-то рассказывал, что Плевицкая бывала у них даже дома, в Староконюшенном…
– Я вам скажу больше, – начал снова Эпштейн.
Однако не успел договорить. Занавеска раздвинулась, из примерочной вышла крупная, именно по-русски крупная, рослая женщина лет пятидесяти в беличьем жакете. Круглое широкоскулое полутатарское лицо с блестящими черными глазами и большим ртом приковывало к себе внимание.
– Pardon, monsieur, pardon, madame, – кинул Эпштейн Шарлю и Вике и бросился к даме. – О, госпожа Плевицкая. Для вас…
Вика не слушала его бормотанья. Следом за Плевицкой вышла рыжеволосая элегантная дама, о Господи, это была Силька, Сесиль Шустер. Вика не видела ее девять лет, помнила шестнадцатилетней девчонкой, но узнала сразу, может быть, потому, что ожидала ее здесь увидеть. Силька собственной персоной… Она никогда не считалась у них красоткой: худющая, с мелкими кудряшками, но пикантная, с поразительно стройной фигурой. Когда они учились в девятом классе, начал давать свои представления мюзик-холл. Сесиль, в классе ее звали Силька, при огромном конкурсе взяли в группу «герлс», полуобнаженная, она танцевала в шеренге других герлс на авансцене. Потом был скандал: мюзик-холл прикрыли, герлс разогнали, Сесиль едва не исключили из школы, но все-таки дали закончить девятый класс, после чего Сесиль с матерью уехали во Францию.
Но и Сесиль не видела Вику девять лет, и никак не ожидала встретить ее здесь. Приветливо улыбнулась ей, как улыбалась всем клиенткам. И тогда Вика, чуть подавшись вперед, спросила по-русски:
– Силька, это ты?
И эта русская речь, и кого-то напоминающий голос, и упорный, отдаленно-знакомый взгляд, и такое же отдаленно-знакомое лицо, и, главное, ее школьное имя – Силька, – все это, вместе взятое, оживило вдруг в памяти московскую жизнь. Сесиль узнала Вику. И спокойно, даже равнодушно, без всякого интереса ответила:
– Да, Вика, это я… Какими судьбами?
– Я с мужем.
Она показала на Шарля. Шарль поклонился.
Плевицкая, услышав русскую речь, повернулась, разглядывая Вику.
– Ну что ж, Силька, – сказала Вика, – поцелуемся со встречей?
Они расцеловались.
– Боже мой, – сказала Вика, – ты совсем не изменилась.
– Я не изменилась, – ответила Сесиль, – а ты, я помню, была милая ленивая толстушка. Похорошела с тех пор, я даже тебя не сразу узнала.
– Какая трогательная встреча. – Плевицкая повернулась к Вике: – Вы давно из Москвы?
– Несколько месяцев.
Плевицкая взглянула на Шарля, перешла на французский:
– У вас очаровательная жена, мосье…
Шарль сдержанно поблагодарил ее и встал с кресла, давая понять, что их визит затянулся.
Смягчая сухость его ответа, Вика сказала:
– Мой отец профессор Марасевич. Вы бывали у нас на Староконюшенном.
Плевицкая округлила глаза, с излишним энтузиазмом подтвердила:
– Ну конечно, конечно… Господи… Староконюшенный переулок. Это ведь… на Арбате.
– Да.
– Ну еще бы, конечно… Боже мой, Арбат, Москва.
Было ясно, однако, что ни профессора Марасевича, ни их квартиры в Староконюшенном она не помнит.
Открылась дверь, в магазин вошел высокий господин, моложавый, лет тридцати пяти на вид, в посадке головы, прямой спине, походке угадывалась офицерская выправка. Перехватив взгляд Плевицкой, Вика сразу подумала, что это ее муж, и удивилась разнице в возрасте.
– Мой муж – генерал Скоблин, – представила его Плевицкая Шарлю и Вике. – Подумай, Коля, эта очаровательная молодая дама только несколько месяцев как приехала из России, из Москвы.
Скоблин вежливо кивнул Шарлю и Вике, потом Эпштейну и Сесиль, взял жену под руку.
В дверях Плевицкая обернулась, поглядела на Вику:
– Вы в самом деле очень милы, деточка. Я надеюсь, мы еще встретимся и поболтаем, вспомним Москву-матушку.
Вика купила два летних платья, легкий костюм, блузку к нему.
Все это они долго выбирали с Сесиль, примеряли, несколько раз вызывали в примерочную Шарля, спрашивали его мнение, отпускали, снова просили зайти. Сесиль подкалывала булавками там, где надо было убрать, сузить, отмечала мелком, где следовало распустить, ни разу не спросила Вику о ее жизни, планах, ничего не рассказывала о себе, не шла на сближение. Конечно, Вика не бедная русская эмигрантка, муж – известный журналист, но Сесиль видит ее здесь в первый раз, и кто знает, крепок ли этот брак и не придет ли Вика через пару месяцев просить о помощи. Так что возобновлять знакомство – повода нет. Как клиентку, пожалуйста, она готова ее обслуживать, но не более того.
Вика это чувствовала. Нелли ее предупреждала. Все-таки она сказала:
– Может быть, как-нибудь увидимся, поболтаем.
– Сейчас, к весеннему сезону, у меня очень много работы, с утра до глубокой ночи. Но я, конечно, постараюсь выкроить несколько минут и позвонить тебе, оставь мне свой телефон.
Вика оставила телефон, хотя понимала, что Сесиль ей звонить не будет.
Через несколько дней посыльный из «Каролины» доставил Вике на квартиру две фирменные коробки с ее покупками.
Получив на чай, он ушел, а Вика занялась примеркой. Все сидело идеально, что там ни говори – Париж! В Москве, появись она в таком платье в ресторане, все бы от зависти умерли. Вечером пришел Шарль, она и ему показывалась в новых платьях, спрашивая его мнение, вертелась и переодевалась перед зеркалом… Кончилось тем, что здесь же перед зеркалом он ее и взял… А потом не позволил больше одеваться. Это был чудный вечер и прекрасная ночь.
Утром за завтраком она сказала:
– Я хочу поблагодарить Сесиль, хотя бы по телефону. Как ты думаешь?
– Здесь это не принято. Звонят, когда надо что-то поправить. Но вы – подруги, как подруга, можешь ей позвонить.
Вика усмехнулась:
– Какие мы подруги? В школе не дружили, после школы не виделись десять лет.
Через две недели Сесиль позвонила сама:
– Вика, здравствуй, как ты?
– Ничего, – сдержанно ответила Вика, – спасибо.
– Слушай, госпожа Плевицкая прислала мне два билета на свой концерт в зале Гаво. Пойдем?
– Наверно, это билеты для тебя и для господина Эпштейна.
– Нет, мне и тебе. Приложена записка. Надежда Васильевна приглашает меня с моей прелестной московской подругой. Готова ли ты это принять на свой счет?
– Ладно-ладно, без комплиментов.
– На ее концертах всегда аншлаг, попасть довольно трудно.
– Да, – кисло проговорила Вика.
Эмигранты ее не интересовали, но можно ни с кем и не знакомиться – попросит Сесиль никому не представлять ее. А отказываться от такого лестного предложения глупо.
– А где зал Гаво?
– На Rue de la Boetie.
Она объяснила Вике, как проехать.
– Ровно в половине седьмого я тебя жду у входа.
Приличная публика. На некоторых дамах драгоценности.
Но Сесиль ни с кем не здоровалась, из чего Вика заключила, что здесь ее клиентов, во всяком случае постоянных, – нет. Значит, не слишком богатая публика, не высший свет. Хотя, несомненно, тут должны быть люди с громкими в старой России именами, видимо, Сесиль с ними незнакома.
– Ты получишь удовольствие, – сказала Сесиль, – у нее потрясающий голос. И потрясающая биография. Она из простых крестьян, образование три класса приходской школы, и вот, пожалуйста, мировая знаменитость, ездит по всему свету, эмиграция ее обожает. Но, честно говоря, я ее люблю как певицу и гораздо меньше как клиентку. Она капризна, она требовательна и категорична, спорить с ней невозможно.
Концерт был триумфальный. На сцене Плевицкая выглядела красавицей в сарафане и кокошнике, русская народная певица, не цыганская, не исполнительница романсов, а истинно народная, русская… После каждой песни гремели аплодисменты… Многие плакали. Когда Плевицкая запела «Занесло тебя снегом, Россия», прослезилась даже Вика.
Занесло тебя снегом, Россия,Запуржило седою пургой,И холодные ветры степныеПанихиды поют над тобой…
Прослезившись, Вика вздохнула горько, с тоской думая о другой, настоящей России, где она и вся их семья были бы счастливы, из которой ей не пришлось бы удирать за границу, не будь этой проклятой революции.
Сесиль и Вика сидели с краю, на приставных стульях. Перед окончанием концерта к ним подошел молодой человек, наклонился, прошептал:
– Госпожа Плевицкая просит после концерта зайти к ней. Я вас провожу.
Концерт кончился. Зал аплодировал стоя. Мужчины кричали «браво!». Плевицкая кланялась низко, касаясь рукой пола, публика ее не отпускала, люди протискивались к сцене, бросали цветы.
К Вике и Сесиль подошел тот же молодой человек, по пустынным запутанным коридорам провел их к уборной Плевицкой.
Она переодевалась за ширмой.
– Сесиль, Вика, заходите, я сейчас буду готова.
