Официант, собрав на тележку пустые тарелки, вышел из комнаты, и Ольга сказала:
— Кто эта девочка?
— Я никогда не видел ее, — сказал Шкрета.
— В самом деле, она похожа на маленького ангела, — сказал Якуб.
— Ангел, который подыскивает ему любовниц? — засмеялась Ольга.
— Да, ангел — сводник и сват. Именно так и должен был бы выглядеть его личный ангел.
— Не знаю, был ли это ангел, — сказал Шкрета, — но удивительно, что эту девочку я никогда здесь не видел, хотя знаю едва ли не каждого.
— Тогда существует тому одно объяснение, — улыбнулся Якуб. — Она была из другого мира.
— Был ли это ангел или дочка здешней горничной, за одно ручаюсь, сказала Ольга, — ни к какой женщине он не пошел! Это ужасно самовлюбленный человек, который только и делает, что выставляется!
— Мне нравится он, — сказал Якуб.
— Возможно, — сказала Ольга, — и все–таки я настаиваю на том, что на свете нет большего себялюбца, чем он. Я готова держать пари, что за час до нашего прихода он дал какой–то девочке пригоршню пятидесятицентовых монет и попросил ее прийти сюда с цветком в такое–то время. Религиозные люди умеют великолепно инсценировать всякие чудеса.
— Я был бы рад, окажись вы правы, — сказал доктор Шкрета. — Дело в том, что господин Бертлеф очень болен, и каждая ночь любви — для него большой риск.
— Как видите, я была права. Все эти намеки на женщин — сплошное пустословие!
— Милая барышня, — сказал доктор Шкрета, — я его врач и друг, и все–таки в этом я не уверен. Не поручусь.
— А он действительно так болен? — спросил Якуб.
— А почему, думаешь, он уже почти год живет на этом курорте, а его молодая жена, которую он обожает, лишь изредка прилетает к нему сюда?
— А здесь без него стало вдруг грустно, — сказал Якуб.
И в самом деле, все трое почувствовали себя внезапно осиротевшими, и им уже не захотелось больше оставаться в чужих апартаментах.
Шкрета встал со стула:
— Давай проводим барышню Ольгу домой и еще чуть пройдемся. Надо еще о многом потолковать.
— Мне пока не хочется спать! — запротестовала Ольга.
— Вам пора. Приказываю вам как врач, — сказал Шкрета строго.
Они вышли из Ричмонда и двинулись через парк. По дороге Ольга нашла возможность шепнуть Якубу:
— Я хотела быть сегодня вечером с тобой…
Но Якуб лишь пожал плечами, ибо Шкрета очень твердо настаивал на своем. Они проводили девушку к дому Маркса, и Якуб в присутствии друга даже не погладил ее, как обычно, по голове. Антипатия доктора к грудям, похожим на сливы, смущала его. Ольгино лицо выражало разочарование, и он пожалел, что обидел ее.
— Так что ты об этом думаешь? — спросил Шкрета, когда остался наедине с другом на парковой дорожке. — Ты слышал, как я сказал, что мне нужен отец. И камень надо мной зарыдал бы. А он завел речь о святом Павле. Неужто он и вправду не может догадаться? Уже два года толкую ему о том, что я сирота, и расхваливаю ему преимущества американского паспорта. Тысячу раз я как бы вскользь намекал на разные случаи усыновления. Эти намеки, по моим расчетам, давно должны были подсказать ему идею усыновления.
— Он слишком прислушивается к самому себе, — сказал Якуб.
— Именно так, — подтвердил Шкрета.
— Если он серьезно болен, то удивляться нечему, — сказал Якуб и добавил: — Если, конечно, дела его так плохи, как ты говорил.
— Еще хуже того, — сказал Шкрета. — Полгода назад он перенес тяжелейший инфаркт и с тех пор не может позволить себе никаких дальних путешествий и живет здесь затворником. Жизнь его висит на волоске. И он это знает.
— Как видишь, — серьезно сказал Якуб, — тебе стоило бы давно понять, что метод намеков неудачен, ибо они выливаются лишь в раздумья относительно собственной персоны. Тебе следовало бы свою просьбу высказать ему без околичностей. Он несомненно пошел бы тебе навстречу. Это доставляет ему удовольствие, ибо отвечает его представлениям о себе самом. Он хочет приносить людям радость.
— Ты гений! — воскликнул Шкрета и задумался. — Это просто как Колумбово яйцо и совершенно точно! А я–то, дурак, потерял два года жизни потому лишь, что не мог до конца разобраться в нем! Потерял два года в напрасных церемониях! И это твоя вина, ты должен был давно мне посоветовать!
— Ты должен был давно спросить меня.
— Ты уже два года не заезжал ко мне! Друзья шли по ночному парку, вдыхая свежий аромат ранней осени.
— Если я выбрал его в отцы, то, вероятно, заслуживаю, чтобы он выбрал меня в сыновья! — сказал Шкрета.
Якуб согласился с ним.
— Вся беда в том, — сказал Шкрета после долгого задумчивого молчания, — что ты окружен идиотами! Разве я могу у кого–нибудь в этом городе спросить совета? Интеллигентный человек рождается в абсолютном изгнании. В силу своей профессии я только и занят этой мыслью: человечество плодит невероятное количество идиотов. Чем глупее индивид, тем сильнее у него желание размножаться. Полноценные личности производят на свет не более одного ребенка, а лучшие из них, вроде тебя, приходят к решению вообще не плодиться. Это катастрофа. А я постоянно мечтаю о мире, в котором человек рождался бы не в чужой среде, а в среде своих братьев.
Якуб слушал речи Шкреты и, похоже было, не находил в них ничего особенно увлекательного. Шкрета продолжал говорить:
— Не считай это словоблудием! Я не политик, я врач, и слово «брат» имеет для меня конкретный смысл. Братья — те, у кого по крайней мере один общий родитель. Все сыновья Соломона, хотя и появились на свет от сотни разных матерей, были братьями. Это, наверное, было превосходно! Что ты думаешь на этот счет?
Якуб, вдыхая свежий воздух, не знал, что и сказать.
— Конечно, — продолжал
