Тише, милорд, тише, прошу вас... Касания причиняли боль, голос вонзался в мозг как кинжал.
Больно, сказал он, как больно!
Тише! Другой голос. Почему другой? Это его собственный голос, только живущий в другом человеке. В человеке, который принадлежит ему. Чье-то лицо склонилось над ним, источая пламя, причиняя боль, острую и неумолимую.
Не тревожьтесь, сир, все хорошо. Голос, мягкий, как бархат, и холодный, словно вода горных ручьев, он существовал где-то за гранью мучения. Эсториан задыхался. Мир обретал черты. Он узнал Корусана. Да, без сомнения, это был Корусан, в черном плаще и вуали, откинутой в сторону. Ласково или осторожно? оленеец коснулся его щеки.
Милорд, тихо произнес он, едва шевеля губами. Эсториан закрыл глаза.
Боже, простонал он, какая мука!
Вам хочется умереть? Эсториан разлепил веки.
Все лучше, сказал он, чем так мучиться.
Милорд... Он собрался с силами, стараясь говорить медленно и спокойно, чтобы не потревожить зверя, поселившегося в мозгу.
Эта боль... она прабабушка всех головных болей на свете.
Так всегда случается с теми, кто ведет себя неразумно, сухо сказал Корусан. Эсториан приподнялся на локте.
Сколько вина я вчера выпил?.. И увидел округлившиеся глаза слуги.
Боже! Он вспомнил все. Что с ней? Она умерла?
Она мертва, сказал Корусан. Судороги рыданий сотрясли тело Эсториана. Но все слезы мира не могли бы потушить сейчас пламя отчаяния, в котором корчилось его сердце. Корусан деликатно молчал. Когда слезы иссякли и содрогание прекратилось, он коснулся губами щеки своего господина. Этот поцелуй не таил в себе чувственности, в нем ощущались поддержка и ободрение, живой помогал живому сопротивляться холоду смерти. Корусан выпрямился. Его щеки пылали, но глаза были угрюмы.
Расскажи мне, сказал Эсториан. Расскажи обо всем. Оленеец нахмурился. Эсториан попытался взглянуть на себя со стороны глазами мальчишки. Жалкое зрелище для слуги господин, опухший от слез, хватающий воздух посеревшими губами. Он постарался взять себя в руки. Корусан заговорил. Леди Мирейн мертва. Айбуран жив, но ничем не лучше мертвого жрецы с помощью магии раздувают в нем искорки жизни. Враги мертвы. Двоих пытались допросить, но они умерли, не сказав ни слова.
Маги Гильдии? спросил Эсториан.
Да! Корусан помрачнел еще больше.
В империи все спокойно, счел нужным добавить он, ваша жрица делает все необходимое для поддержания порядка в При'нае.
Моя жрица? Эсториан недоуменно поморщился.
Островитянка. Дочь рыбака.
Ах, Вэньи! Он не предполагал, что сможет когда-нибудь улыбаться, но от воспоминания о маленькой жрице на него словно пахнуло теплом и на душе посветлело.
Я рад, что не ошибся в ней. Из нее выйдет достойная императрица. Корусан промолчал.
Но ты, сказал Эсториан быстро, ты часть моего сердца, и я никогда не расстанусь с тобой. Золотые глаза закрылись. Прекрасное, словно из выдержанной слоновой кости лицо искривилось, на скулах горели пятна румянца. Эсториан выпрямил усики своей силы, обхватил его боль и резким движением втянул в себя. Все получилось великолепно. По коже прошел легкий мороз, затем это ощущение исчезло. Корусан вздрогнул.
Ты болен, сказал Эсториан. Мальчишка усмехнулся.
Теперь меньше. Лихорадочный румянец сошел с его щек.
Ты будешь здоров.
Нет. Эсториан не стал возражать упрямцу. Когда они оба чуть-чуть окрепнут, он проведет полный сеанс очищения его сущности, от лихорадки не останется и следа. Теперь же... Он попытался сесть. С помощью Корусана это ему удалось, хотя голова закружилась и сильно заколотилось сердце. Но боль, раскалывающая черепную коробку, ушла. Свежий ветер промывал его дух, ветер, наполненный энергией возрождения. Он встал. Комната показалась ему незнакомой, хотя он уже ночевал здесь onqke въезда в При'най. Память стала избирательной, отбрасывая второстепенные детали, он помнил площадь, эшафот, смерть. Его руки отяжелели от вошедшего в него огня. Огонь стекал с пальцев, разбрызгивался по полу, сворачиваясь в мелкие пылающие капли. Он сжал кулаки. Огонь бил ключом. Он попытался унять пульсацию. Она не подчинялась его воле. Огонь вел себя своенравно, сердито. Он усмехнулся и увидел безумные, остекленевшие глаза Корусана.
Эй, львенок, сказал он, очнись! Корусан моргнул и помотал головой, приходя в себя.
Смотри, желтоглазый, шепнул Эсториан заговорщическим тоном, не проговорись никому.
О чем? Эсториан потряс пылающими кистями. Огонь в них убывал, но очень и очень медленно.
Об этом. Тут нет ничего особенного, но я не хочу, чтобы пошли слухи.
Слухи и так идут. Эсториан замер.
Твоя сила. Ты можешь ею управлять? Или нет?
Нет. Эсториан сжал зубы. Пока еще нет. Но вскоре сумею, если того пожелают боги.
Я слышал разговоры жрецов. Они опасаются, что твоя магия одолеет тебя и поглотит.
Нет, сказал Эсториан, нет, я этого ей не позволю.
Разве это в твоей власти: позволять или не позволять?
Да! Он очень надеялся, что это именно так.
Боги милостивы, сказал Корусан. Ему показалось, что мальчишка вздохнул. Он усмехнулся. Ему, видно, удалось разжалобить оленейца.
** * Корусан сдерживал толпу посетителей, пока император подкреплялся освежающим вином. Потом Эсториан показался ненадолго в дверном проеме спальни, улыбаясь, раскланиваясь и демонстрируя свою полную жизнеспособность. А когда дверь по коев была плотно прикрыта, он опять вернулся к столу с напитками и осушил чашу-другую, прежде чем погрузиться в глубокий целительный сон. Убедившись, что господин крепко спит, маленькая принцесса выскользнула из своего убежища и села в изголовье постели. Она была очень пуглива, эта асанианка, и пряталась за ширмами всякий раз, когда на лице больного появлялись малейшие намеки на пробуждение, предоставляя Корусану возможность действовать по своему усмотрению. Сейчас она не сказала ничего и, кажется, даже не замечала присутствия оленейца. Что она думает, о чем грезит в своих бдениях, Корусан не знал. Он выскользнул из покоев в дверь для прислуги. В глухом коридоре, освещенном тусклым светом единственной оплывшей свечи, его охватила дрожь. Лихорадка возвращалась. Он провел руками по ребрам и скривился от боли. Повреждены? Возможно. Человек не может ни за что поручиться, когда его кости грызет болезнь. Желудок свело судорогой. Корусан прислонился к стене, его тут же вытошнило, он едва успел откинуть вуаль. Боль волнами расходилась по всему телу, ему хотелось лечь и сжаться в комок, ожидая спасительной смерти. Сейчас появятся слуги и увидят жалкое трясущееся существо, которое было когда-то щенком Льва. Что заставило его выпрямиться? Гордость? Упрямство? Он не хотел задумываться об этом. Выучка солдата преодолела слабость плоти, движения его исполнились сдержанной грации, свойственной каждому тренированному бойцу. Он ступал твердо, как и положено оленейцу, спешащему по своим делам. Еще в Кундри'дж-Асане он получил необходимые сведения о расположении убежищ повстанцев в ключевых городках мятежного юга, поэтому без труда разыскал нужный ему дом. Его впустили молча и без вопросов, его знали; они казались lemee обеспокоенными, чем он предполагал. Вождь оленейцев стоял в комнате, напоминавшей караульное помещение, битком набитое отдыхающими охранниками, однако помимо оленейцев здесь находились маги и несколько незнакомых Корусану лиц. Верховный маг Гильдии выглядел раздраженным. Вся его обычная невозмутимость куда-то пропала. В воздухе висел кислый запах пота, побрякивало железо доспехов. Корусан не испытывал ни волнений, ни колебаний. Он был слишком сердит, чтобы бояться, и слишком измучен лихорадкой, чтобы действовать осторожно. Он шагнул в центр помещения и сдернул вуаль с лица. Кажется, его поведение повергло всех в шок, но ему некогда было размышлять об этом. Он быстрым взглядом обвел собравшихся, отметил, что незнакомцы разодеты, как лорды Двора, потом стегнул всю компанию вопросительной фразой:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
