— В этом можно не сомневаться.
— И вы знаете ее?
— Новую фамилию? Нет. Узнаю ли я его при встрече — это другой вопрос. Надо думать, узнаю. Я слышал, что он сейчас подвизается ветеринаром, обитает в переделанном подземном противоракетном бункере, где с ним живет слабоумная девица.
— Это что — прямо в поселке?
— Нет, он живет в стороне от городка. И это место, говорят, хорошо замаскированное — мимо пройдешь и не заметишь.
Пит, прикрякнув, выпрямился и стал тереть перепачканные руки пуком листьев. Напоследок он вытер ладони о штанины.
— Все в порядке. Мы сейчас подналяжем на тележку, а вы погоняйте корову. Выедем на дорогу и проверим, как работают колеса. Давайте, Джек, помогайте.
Шульд обошел тележку и стал сзади.
— Готовы? — спросил Пит.
— Готов.
— Раз-два, взяли.
— Н-но-о, голубушка! — воскликнул Тибор, причмокивая губами.
Тележка заскрипела, качнулась вперед, откатилась назад, снова пошла вперед, потом назад — и наконец колеса высвободились из канавы, и минуту спустя тележка благополучно стояла на дороге.
— А теперь пробуйте, — сказал Пит. — Должна работать как новая.
Тибор проехал несколько метров.
— Лучше. Намного лучше. Без всяких сомнений, лучше.
— Вот и отлично.
И все трое стали двигаться вниз по склону — Тибор в тележке, двое его спутников пешком.
— А вы куда направляетесь? — спросил Тибор Шульда.
— Далеко отсюда. Тот городок на севере как раз на моем пути. Так что я могу идти с вами, если вы не против.
— Не против. А вы поможете мне найти нужное место, когда мы придем в тот городок?
— Вы имеете в виду, вывести вас на Люфтойфеля? Разумеется, я попробую помочь вам отыскать тот бункер, где он, по слухам, живет.
— Буду вам весьма благодарен, — сказал Тибор. — Как по-вашему, за сколько мы туда доберемся?
— Завтра должны быть на месте. Тибор довольно кивнул.
— И что вы думаете об этом человеке? В глубине души.
— Хороший вопрос, — вздохнул охотник. — И я ожидал его. Рано или поздно вы должны были задать этот вопрос. Итак, что я думаю о нем?
Он потянул себя за нос, потом возбужденно взмахнул руками и разразился целой речью:
— Я без конца путешествовал. И видел большую часть мира — до и после. На моих глазах произошла Катастрофа. Я видел, как гибли города, как вымирали деревни. Я видел, как цветущие местности превращались в пустыни. Понимаете, в прежние времена мир обладал некоторой прелестью. Даром что в больших городах было много грязи и суеты, в них иногда проявлялась дивная красота. Эту красоту мы замечали нечасто — например, когда въезжали в город после долгого отсутствия или смотрели на него новыми глазами накануне долгой отлучки. И когда вы смотрели на ночной город, залитый огнями, — скажем, с последних этажей небоскреба или с самолета в безоблачный вечер, — в этот момент вы могли приравнять это зрелище к упоительным райским видениям святого Августина. В этот прекрасный момент душевной ясности вам казалось, что ubri et orbi — город и мир — сливались в одно гармоничное целое. А когда вы вырывались за город в теплый солнечный денек, сколько зелени вас встречало там, какое буйство прочих красок, какая прозрачность журчащих вод и сладость чистого воздуха!.. Но пришел роковой день. Чаша гнева была опрокинута на Землю. Что это было? Искупление за накопленные грехи и провинности? Или маниакальный выбрык образований, которые мы именовали государствами, институтами власти, системами правления — одномоментный психоз всех этих президентов и диктаторов, венценосных особ и парламентских балаболок, всех этих властолюбцев, которых человечество раз за разом рождает из греховного чрева своего? Или то был триумф вселенского зла — осязаемый результат долговременной и прилежной работы темных, адских сил? В чем бы мы ни усматривали причины случившегося — оно случилось. Переполненная чаша гнева была опрокинута. Добро и зло, красота и уродство, тьма и залитые светом города, леса и поля и весь, весь подлунный мир — все это на единое мгновение отразилось на занесенной над человечеством сверкающей высоко подъятой бритве. И рука, замахнувшаяся бритвой, была рукой Карлтона Люфтойфеля. Да, в ту одну секундочку, когда он вонзал бритву в горло человечества, он не был более человеком, он был самим Deus Irae — Господом Гнева. То немногое, что от мира осталось, осталось благодаря Его снисхождению. Мог добить — и не добил. И если вправе существовать какая-либо религия, то лишь такая трактовка событий может быть ее сколько-нибудь убедительным основанием. Ибо как еще можно толковать все происшедшее? Вот как я понимаю фигуру Карлтона Люфтойфеля, вот каким, по моему убеждению, вы должны изобразить его на своей фреске. И вот почему я горю желанием привести вас к нему.
— Понятно, — осторожно протянул Тибор. Он ждал какой-то реакции со стороны Пита, но тот самым огорчительным образом помалкивал. Тогда Тибор сказал, отчасти для того, чтобы позлить Пита Сэндза: — Ваши выводы не лишены основания… Величайшие художники Возрождения предпринимали попытки изобразить того, другого. Но никто из них не имел возможности хотя бы полмгновения видеть подлинное лицо Господа. А я воочию увижу Господа Гнева. И когда люди будут смотреть на мою картину, они будут знать, что я своими глазами видел Бога, а значит, изображение абсолютно достоверно. И все станут говорить: «Тибор Макмастерс изобразил в точности то, что он видел!»
Шульд звонко шлепнул ладонью по борту тележки.
— Скоро, — сказал он, — уже скоро!
Вечером того же дня, когда они собирали хворост для костра, Пит сказал Шульду:
— По-моему, вы нашли к нему наивернейший подход. Я имею в виду ваши слова о том, что Люфтойфель должен быть запечатлен именно Тибором.
— Тщеславие, — отозвался Шульд. — Пощекочите человека в нужном месте — и он ваш. Как быстро он перестал интересоваться мной и переключился на мысли о себе! Теперь из подозрительного незнакомца я стал для него необходимой составной частью его Странствия — его Проводником. Я еще раз переговорю с ним сегодня вечером — наедине. Если вы после ужина сочтете полезным прогуляться…
— Да-да, конечно.
— Когда я переговорю с ним еще раз, у него развеются последние опасения на мой счет. И дальше все пойдет как по маслу.
«Этот человек обладает инстинктивным чувством правильного момента, — решил про себя Пит. — Его чувство времени безошибочно — как у электронного стимулятора сердца или у термостата, который знает, когда надо подправить температуру. Охотнику нельзя обойтись без чуткости к жизненному ритму вещей и событий и умения властвовать над этим ритмом, задавать его. Это, конечно, хорошо, и события развиваются отлично. Да вот только Тибор не должен увидеть Люфтойфеля!..»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
