того, кто возбудил эту бурю: он беспрестанно разъезжал по Парижу, то отправлялся в Элизе-Бурбон, то в Маль-Мезон и обратно; везде давал праздники и делал приготовления к отъезду, о цели которого никто не знал. Все это производил он с таким спокойствием, как простой путешественник, вознамерившийся провести во Франции некоторое время.
Для довершения своего притворства он потребовал от палат экземпляр какого-то сочинения, которое он желал иметь у себя. Наконец приближение союзников ускорило отъезд его; и когда они были уже в трех милях от Парижа, он решительно оставил столицу, которую за несколько дней перед тем называл своей. Палаты решились было защищаться, но недостаток средств совершенно воспрепятствовал исполнению этого намерения.
Говорят, что Бонапарт еще до отъезда своего из Парижа советовался с Карно о материалах, необходимых для защиты столицы, и что последний оценил их в двести миллионов, прилагая к тому трехгодичный труд. Несмотря на все это, отвечал экс-император, довольно будет шестидесяти тысяч хорошего войска и двадцатичетырехчасового приступа, чтобы взять город.
Однако же Бонапарт сделал все нужные приготовления к исполнению этого гигантского предприятия. Монмартрские высоты были укреплены с большим старанием. Деревня Сен-Дени снабжена была сильным гарнизоном, кроме того, в северной части города произведено было затопление посредством отведения двух потоков в недоконченный Уркский канал, коего высокие берега представляли весьма крепкую позицию.
Чернь парижская занималась работой с энтузиазмом, который не уступал самым буйным порывам революционного бешенства. Приближение английской и прусской армий, которые в случае нужды могли быть подкреплены всеми русскими и австрийскими войсками, нимало не охлаждало жар французов. Они твердо были уверены, что Париж не иначе мог быть взят, как изменой, и с гордостью повторяли, что они имеют еще Массену, Сульта и Даву (столь же знаменитых по своим воинским талантам, как и по грабительству). Хотя крепкое положение северной части города могло несколько оправдать эту минутную уверенность, зато противоположная сторона Парижа была совершенно открыта, кроме Медонских и Сен-Клузских высот и Иссийского поста. Оба последних пункта могли некоторое время защищать обширную равнину, которая окружала южную часть Парижа и не представляла никаких средств к защите, кроме малого числа ретраншаментов, домов и садов с высокими заборами, в коих сделаны были отверстия для стрельбы. С этой-то стороны союзные генералы решились начать атаку. 30 июня Блюхер перешел Сену близ Сен-Жермена и, заняв Версаль, грозил французским позициям, находившимся при Медоне, Иссе и на высотах Сен-Клузских, между тем как герцог Веллингтон, остановясь в Гонессе, открыл сообщение с пруссаками чрез мост Аржентиль. Французы, несмотря на свое отчаянное положение, не теряли бодрости; луч славы еще раз заблистал на их оружии. Генерал Эксельман произвел атаку с таким искусством, что удивил пруссаков, занимавших Версаль, и взял в плен небольшой отряд кавалеристов; но французы в свою очередь были атакованы, сбиты с высот Сен-Клузских, Иссийских и Медонских и принуждены запереться в самом городе. Сие поражение произошло 2 июля – и Блюхер тотчас отправил своего адъютанта к английскому генералу с просьбой, чтобы последний прислал ему одну батарею из конгривовых ракет для довершения удара, который он замышлял нанести осажденным.
Между тем честные парижане страшились своих защитников столь же, как и неприятелей; жар французских солдат превратился в настоящее бешенство – и чернь, воодушевленная подобным энтузиазмом, изрыгала страшные угрозы и проклятия как на союзников, так и на парижан, благоприятствовавших законному правлению.
В таком-то положении находился гарнизон, опасный для столицы столько же, как самый злейший ее неприятель, когда союзники заключили условия капитуляции с Массеной, который в это критическое время был в качестве главнокомандующего французскими войсками. Таким образом участь Парижа еще раз предана была великодушию Европы, и царица провинций снова сделалась рабой.
Я слышал споры некоторых жарких политиков-домоседов, которые изъявляли желание, чтобы Париж был сожжен и разграблен; но это желание, произнесенное в пылу патриотической ревности и оскорбленного самолюбия, не слишком справедливо, особенно ежели представим себе все ужасы, могшие быть следствием такого происшествия.
Мы, англичане, должны еще менее желать, чтобы кто-нибудь из наших солдат участвовал в ужасном своевольстве, которое бы могло быть следствием этой трагической развязки. Замечено, что грабеж Магдебурга нанес смертельной удар дисциплине армии Тилли; известно также, что французы совершенно расстроились после московского грабежа.
Таким образом, спасение Парижа в ту минуту, когда гибель его казалась неизбежной, было равно выгодно как для победителей, так и для побежденных – и оно еще более увеличило ту славу, которую герцог Веллингтон приобрел в сей незабвенной кампании; ибо нельзя отрицать, что его могуществу и мудрому посредничеству французы одолжены большей частью статей капитуляции, по силе коей король французский снова сделался обладателем своей столицы, а союзная армия, войдя в оную, из неприятеля превратилась в спокойный гарнизон.
Когда я прибыл в Париж, политические потрясения уже прекратились; распоряжения короля производились с таким спокойствием, будто Людовик XVIII никогда не лишался своего престола. Но дух общественный, не привыкший еще к этой перемене, волнуем был разными слухами о заговорах, подобно разъяренному морю, которое и после бури долго не перестает поражать берег. Говорят, что Лабедоер, недавно схваченный в Париже, был агентом какого-то заговора, в коем участвовали обезоруженные солдаты Северной армии вместе с некоторыми жителями парижских предместий.
Одна часть злоумышленников предполагала одеться в платье парижской национальной гвардии и напасть врасплох на квартиры русского и австрийского императоров, прусского короля, лорда Каслрига, лорда Веллингтона и Блюхера, между тем как другая, в мундирах союзных войск, долженствовала завладеть постами национальной гвардии и в особенности дворца Тюильрийского. Сомневаюсь в действительности сего смешного и неудобоисполнимого предприятия, но что между многими праздношатающимися людьми, которые находились тогда в Париже, происходило нечто буйное – это довольно вероятно; ибо стража, охранявшая вышеупомянутых особ, была удвоена; часовые с чрезвычайным вниманием осматривали и подробно расспрашивали всякого, кто приближался к их постам.
Теперь надзор за спокойствием внутри Парижа возложен по большей части на национальную гвардию, наружность и мундир которой напоминают мне голубые полки эдинбургских волонтеров. Она занимает разные публичные площади и окрестности Тюильри: служба трудная для почетного класса граждан, из коих составлены полки национальной гвардии; ибо я думаю, что для сего потребно ежедневно по крайней мере 500 человек; но сей корпус довольно многочислен и уверенность, что спокойствие города зависит от его усердия и ревности, примиряет его со своей должностью.
Охранение особы короля и дворца вверено особому королевскому корпусу, состоящему из людей весьма видных, которых мундир чрезвычайно красив, хотя и небогат. Все солдаты оного считаются в офицерском чине, вследствие чего получают большее жалование. Они очень учтивы
