1910, стр. 199 – 218 (VI гл.).
А.Н. Веселовский, Психологический параллелизм и его формы в отражении поэтического стиля. – Сб. «Историческая поэтика», Л., 1940.
А.А. Потебня, Мысль и язык, Харьков, 19265
(гл. X, стр. 134 – 171 – «Учение о внутренней форме слова как символе содержания»), см. § 2, п. 13.
А. Белый, Мысль и язык (Философия языка А.А. Потебни). – «Логос», кн. 2. М., 1910, стр. 240 – 258
(Вскрытие существенной связи теории языка у Потебни с теориями последующего русского символизма), см. § 2, п. 13.
Его же, Настоящее и будущее русской литературы. – Сб. «Луг зеленый. Книга статей», М., 1910, стр. 56, 64
(«…образы литературы всегда глубоко символичны, то есть они – соединение формы, приема с поющим переживанием души, соединение образа с невообразимым, соединение слова с плотью»;
«…образы Гоголя и Некрасова – живые символы современности: это маяки, освещающие нам путь к будущему»).
Его же, Эмблематика смысла. – Сб.: А. Белый, Символизм, М., 1910, стр. 131 – 132
(перечислено 23 понимания термина «символ»: «1) Символ есть единство. 2) Символ есть единство эмблем. 3) Символ есть единство эмблем творчества и познания. 4) Символ есть единство творчества содержаний переживаний. 5) Символ есть единство творчества содержаний познания. 6) Символ есть единство познания содержаний переживаний. 7) Символ есть единство познания в творчестве содержаний этого познания. 8) Символ есть единство познания в формах переживаний. 9) Символ есть единство познания в формах познания. 10) Символ есть единство творчества в формах переживаний. 11) Символ есть единство в творчестве познавательных форм. 12) Символ есть единство формы и содержания. 13) Символ раскрывается в эмблематических рядах познаний и творчеств. 14) Эти ряды суть эмблемы (символы в переносном смысле). 15) Символ познается в эмблемах и образных символах. 16) Действительность приближается к Символу в процессе познавательной или творческой символизаций. 17) Символ становится действительностью в этом процессе. 18) Смысл познания и творчества в Символе. 19) Приближаясь к познанию всяческого смысла, мы наделяем всяческую форму и всяческое содержание символическим бытием. 20) Смысл нашего бытия раскрывается в иерархии символических дисциплин познания и творчества. 21) Система символизации есть эмблематика чистого смысла. 22) Такая система есть классификация познаний и творчеств как соподчиненной иерархии символизаций. 23) Символ раскрывается в символизациях, там он творится и познается»).
Его же, Проблема культуры. – Сб.: А. Белый, Символизм, стр. 8
(«Символ есть образ, соединяющий в себе переживания художника, и черты, взятые из природы. В этом смысле всякое произведение искусства символично по существу»).
Его же, Критицизм и символизм. – Сб.: А. Белый, Символизм, стр. 29
(«Познание идей открывает во временных явлениях их безвременно вечный смысл. Это познание соединяет рассудок и чувство в нечто отличное от того и от другого, их покрывающее. Вот почему в познании идей мы имеем дело с познанием интуитивным. Происходящее от греческого слова symballõ (соединяю вместе) понятие о символе указывает на соединяющий смысл символического познания»).
Его же, Окно в будущее. – Сб.: А. Белый, Арабески, М., 1911, стр. 139
(«В искусстве мы познаем идеи, возводя образ к символу. Символизм – это метод изображения идей в образах. Искусство не может отрешиться от символизма, который может быть то замаскирован (классическое искусство), то явен (романтизм, неоромантизм). В искусстве всегда есть нечто соединяющее. Здесь берется момент, когда раздвигаются складки мировой паутины: то, что было внешним, перестает им казаться. Сопоставление предмета или частей его с другим предметом возводит данный предмет в нечто третье. Это третье становится отношением, соединяющим многое в одно, то есть символом»).
Вяч. Иванов, Мысли о символизме. – «Труды и дни», 1912, № 1, стр. 3 – 4, 7
(«Если, поэт и мудрец, я владею познанием вещей и, услаждая сердце слушателя, наставляю его разум и воспитываю его волю; – но если, увенчанный тройным венцом певучей власти, я, поэт, не умею, при всем том тройном очаровании, заставить самое душу слушателя петь со мной другим, нежели я, голосом, не унисоном ее психологической периферии, но контрапунктом ее сокровенной глубины, петь о том, что глубже показанных мною глубин и выше показанных мною высот, – если мой слушатель – только зеркало, только отзвук, только приемлющий, только вмещающий, – если луч моего слова не обручает моего молчания с его молчанием радугой тайного завета: тогда я не символический поэт».
«Ежели искусство вообще есть одно из могущественнейших средств человеческого соединения, то о символическом искусстве можно сказать, что принцип его действенности – соединение по преимуществу, соединение в прямом и глубочайшем значении этого слова. Поистине, оно не только соединяет, но и сочетает. Сочетаются двое третьим и высшим. Символ, это третье, уподобляется радуге, вспыхнувшей между словом лучом и влагой души, отразившей луч».
«Отвлеченно-эстетическая теория и формальная поэтика рассматривают художественное произведение в себе самом: постольку они не знают символизма. О символизме можно говорить, лишь изучая произведение в его отношении к субъекту воспринимающему и субъекту творящему как целостным личностям. Отсюда следствия:
1) Символизм лежит вне эстетических категорий
2) Каждое художественное произведение подлежит оценке с точки зрения символизма
3) Символизм связан с целостностью личности как самого художника, так и переживающего художественное внушение и заражение»).
Его же, Манера, лицо и стиль. – «Труды и дни», 1912, № 4, стр. 1 – 2
(не говоря непосредственно о символе, Вяч. Иванов диалектически точно раскрывает символическую, в нашем понимании этого термина, природу творческого становления художника:
«Говоря о развитии поэта, должно признать первым и полубессознательным его переживанием – прислушивание к звучащей где-то, в далеких глубинах его души, смутной музыке, – к мелодии новых, еще никем не сказанных, а в самом поэте уже предопределенных слов или даже и не слов еще, а только глухих ритмических и фонетических схем зачатого, не выношенного, не родившегося слова. Этот морфологический принцип художественного роста уже заключает в себе, как в зерне, будущую индивидуальность, как новую весть».
«Между найденным образом творческого воплощения и принципом формы внутреннего слова порой вскрывается неожиданная противоположность: морфологический принцип художественного произрастания может вести организм к непонятной ему самому метаморфозе. Линяя, как змея, художник начинает тяготиться прежними оболочками. Настойчивый внутренний призыв нового становления порождает в нем недовольство достигнутым и утвержденным. Он жертвует прежнею манерою, часто не исчерпав всех ее возможностей».
