– Приведите собак! – крикнула она, тыча палкой во все стороны.
Горничная убежала и тотчас вернулась с двумя фокстерь-ерчиками на поводке.
– Дура набитая! – зарычала Биби. – Не с такими шмокодявками газелей ловить! Охотничьи собаки нужны! Свора нужна! Иди проси у соседей.
К счастью, газелей поймали без своры.
Ловля закончилась чудесным ужином с тончайшими, как всегда, винами. Вот и случай наконец познакомиться с новым мужем Биби, которого прежде мы видели лишь мельком. Глядел он молодецки: высок, элегантен, с седеющей гривой. Был флегматичен и женины выходки терпел преспокойно. Впрочем, не долго терпел: скончался несколько месяцев спустя.
Биби безумно вдруг захотелось построить нам дом рядом с собой. Призвала она своего архитектора и часами обсуждала с ним планы нашего будущего жилья. В то же время объявила, что намерена завещать нашей дочери один из своих парижских домов. Даже и у нотариуса побывала, и сделала все необходимые распоряжения.
В конце лета мы поехали во Фрогмор-коттедж. Теща собирала в этот год всех своих детей – случай редкий, особенно для Ростислава и Василия, давно живших в Америке и женившихся там же. Оба женились на княжнах Голицыных. Жен их я почти не знал. Впрочем, видел, что они совершенно разные, но равно обворожительны и милы.
Семейный сбор этот был на радость и теще, и всем нам, но оказался последним в Виндзоре. В ту зиму умер король Георг V, и великую княгиню уведомили, что надлежит ей переехать из Фрогмора в Хэмптон-Корт.
Вернувшись в Париж, узнали мы, что похищен генерал Миллер, военачальник в белой армии, а впоследствии, вместо Кутепова, председатель «Русского общевоинского союза». Прежнее похищение Кутепова научило, что преемника генерала следует охранять. Меры безопасности были приняты. К Миллеру от союза приставили несколько телохранителей из числа бывших белых офицеров. Генерал знал, что офицеры разными способами пытались заработать на жизнь, и скрепя сердце согласился занять их еще и этим сверхурочным занятием. Потому часто он ходил один, вопреки протестам окружающих. Долгое время все было тихо-спокойно, и генерал отменил охрану, оставив на всякий случай лишь двух шоферов, работавших на добровольных началах. С ними он обыкновенно и ездил.
23 сентября 1936 года Миллер заехал в свой рабочий кабинет на рю дю Колизе и оставил записку другу и сотруднику, генералу Кусонскому, что едет по вызову генерала Скоблина, одного из членов РОВСа, на встречу с антибольшевистским агентом, прибывшим из Москвы. Удалось установить, что далее генерал Миллер поехал к агенту на метро, доехал до станции Жасмен, вышел и скрылся в неком доме на рю Раффе. Из дома он появился вместе с генералом Скоблиным и сел в автомобиль. Скоблин был за рулем. Далее след Миллера утерян.
Приехав в конце дня на рю дю Колизе, генерал Кусонский нашел на столе шефа записку. Тогда же г-жа Миллер, беспокоясь, что мужа слишком долго нет, позвонила по телефону в РОВС. В свой черед встревоженные, сотрудники телефонировали всем, кто мог в течение дня видеть Миллера. Тут явился Скоблин как ни в чем не бывало. Ему показали записку и спросили, где Миллер. Он пробормотал что-то невразумительное и вышел, сказав, что сейчас придет. Но не пришел ни сейчас, ни вообще никогда. Жену его, известную певицу, исполнительницу русских песен Надежду Плевицкую, арестовали, судили и приговорили к двадцати годам тюрьмы, так как в ходе следствия выяснилось, что она вместе с мужем была причастна к похищенью. По-видимому, она умерла в заключении.
Дело взволновало нас потому еще, что чету Скоблиных мы знали. Плевицкая вдобавок часто пела у нас. И всегда неприятно удивляла, театрально становясь на колени и рыдая у портрета нашего императора.
В последнее время здоровье моей матери поправилось. Пользовал ее доктор С, особой своей методой исцелявший больных самых безнадежных. Новое лечение совершило с матушкой чудеса. Она гуляла почти всякий день и часто захаживала к нам на Турель пообедать. Изредка я бывал с ней в кино. Кинематограф матушка сильно полюбила и следила за новыми фильмами. Казалось, она скинула десяток лет. Меня приятно волновало и радовало, что снова она причесана и надушена, что взгляд ее снова проницателен и нежен, улыбка прекрасна, походка изящна. В ее семьдесят пять цвет лица у нее был как у барышни. Матушка никогда не румянилась, не пудрилась, и только всю жизнь горничная ее Полина готовила ей один и тот же лосьон – омовение, так сказать, историческое, почерпнутое в дневнике Екатерины II, известной своей девически-юной кожей, причем рецепт проще простого: лимонный сок, яичный белок и водка.
Матушкина поправка оказалась, увы, кратковременной. Вскоре стало ей еще хуже, чем прежде. Она уже не вставала и от пищи отказывалась. Врачи махнули рукой. Доктор С. тоже ничего более не мог. Она звала меня днем и ночью, так что я переселился на Гутенберга.
Все лето 37-го года я не отходил от больной. Биби взвыла, что ее бросили.
Как-то она позвонила по телефону сказать, что ждет меня в тот вечер к ужину, и просила привести с собой Гулеско и музыкантов. Я отказался, объяснив, что не могу отойти от больной матери. Но для взбалмошной Биби причина была неуважительна. Она разъярилась, понеслась к нотариусу и аннулировала завещание, каким оставила нашей дочери парижский дом. Затем написала мне бешеное письмо, в котором заявила, что ежели нам разонравилось ее соседство, так и незачем нам строиться рядом, и вообще флигель, где живет моя мать, она забирает. Не вступая с ней в переписку, я скорее принялся подыскивать матушке угол.
Жена князя Гаврилы предложила мне меблированную и прекрасно расположенную квартиру в опекаемом ею доме для престарелых эмигрантов в пригороде Севр. Лучшего нельзя было пожелать, оставалось уговорить матушку. А та и слышать не хотела о переезде и сдалась только, когда сказали мы ей об ультиматуме Биби. Я заказал перевозку ее мебели и вещей и отправился с Гришей в Севр готовить помещение. Все устроив, я поехал за ней в Булонь. Никогда не забуду боль, какую испытал, увидев матушку одетую и готовую, сидящую на стуле посреди пустой комнаты. В дороге она не сказала ни слова, а увидев новую солнечную комнату всю в любимых цветах, зарыдала. Я оставался с ней несколько дней, пока она не привыкла. Увидев, что она немного успокоилась, я вернулся в Булонь.
И узнал, что Биби заболела. Умерла она вскоре после того, и повидать ее мы не успели.
Прошло почти два года, как Николай Шереметев находился в Лозанне. Наконец, лечивший его доктор Шеллер написал нам, что больной поправился окончательно и что браку ничего более не препятствует. Вести были радостные. Осталось назначить время и место свадьбы.
