за Арсением, – стал размышлять вслух Лучников. – Нам надо к вечеру собраться всем вместе на горе и решить, что делать дальше…
– Правильно! – радостно вскричала Кристина. – А ночью сбежим!
– Куда сбежим? – спросил Мустафа.
– Мир большой! – ликуя, кричала Кристина. Ее вдруг охватил восторг. Она подумала вдруг, что этот день, может, будет вспоминаться ей как самое захватывающее приключение жизни. – Мир такой большой, эй, ты, красивый татарин! Есть куда сбежать! Правильно, Андрей? Молчишь? Ты же сбежишь с нами? Ты верен своей жертвеннической идее? Русский мученик с нами не сбежит, милый Мустафа. Как жаль, правда? Я надеялась, что мы будем спать втроем, а теперь нам придется спать вдвоем, милый мой Мустафа.
Лучников, покосившись, увидел, как Кристина, перегнувшись назад, целуется с Мустафой, и подумал, что бляди, увы, ему всегда нравились больше порядочных женщин и что вот такая Кристина нравится ему больше, чем верная вооруженная пуританка.
В этот момент на приборной доске загорелся красный глазок – бензина осталось пять литров. Они только что проскочили городок Мама-Русская, но в полукилометре от городка был сравнительно свободный съезд к отелю, прилепившемуся на крутом склоне горы, и там, недалеко от отеля, яркие постройки каких-то шопов и кафе и бензостанция «Эссе», правда забитая автомашинами.
– Придется заправиться здесь, – сказал Лучников. – Зальем полный бак и канистру. Кто знает, когда еще удастся и удастся ли заправиться вообще.
Небывалое явление – очередь на бензозаправочной станции – забавляло всех участников очереди, все улыбались друг другу и разводили руками – что, мол, поделаешь, историческое событие, в такой день и в очереди можно постоять. Машина Лучникова оказалась в третьем десятке. Кристина, неожиданно развеселившаяся и даже какая-то лихая, отпустила «мальчиков» в кафе выпить, а сама села за руль. Такое великодушие, да-да, джентльмены, новый век – женщина, предвкушая любовь, угождает мужчинам. Лучников оглянулся уже от дверей кафе – уж не начинается ли у нее снова истерика? Нет, как будто все в порядке. Миссис Парслей (кто, кстати, сам этот господин Петрушка, он никогда не спрашивал ее об этом) спокойно сидела в кресле водителя, и ее очень милые каштановые волосы были разбросаны по плечам.
В кафе было полно народу. Бойко работали две машины-эспрессо. Стоял гул сквозь музыку, светились два телеэкрана. Москва патетически-задушевным тоном повествовала о жизни и труде жителей и тружеников какого-то жилья и труда, рядом трещал восстановившийся после симферопольского разгрома Ти-Ви-Миг – показывали аресты и обыски в помещении одной из старейших ялтинских газет правого направления «Русский Артиллерист». В кафе обсуждали события, все соглашались, что временное (конечно же временное) задержание всяких там газетчиков и телевизионщиков, а также лидеров политических партий – это меры необходимые и умные при проведении такого крупного исторического события, как военно-спортивный праздник «Весна». Мы вступаем, господа, простите, товарищи, в новую, следующую общественную формацию, объяснял какой-то фермер из немцев каким-то бездельникам приморского типа. Те согласно кивали. И я должен сказать, господа, простите, товарищи, что наше советское командование проводит эту смену чрезвычайно осторожно, тактично, я бы даже сказал, деликатно. Вспомните, какими жертвами сопровождался такой перелом в самой России.
Лучников взял кампари с содовой. Мустафа заказал крепчайший джин-вермут «Кокти».
– Не злитесь на меня, – сказал он.
– И вы на меня, – сказал Лучников.
– Скажите, Андрей, вы предполагали, что все произойдет именно так? – спросил Мустафа.
– Таких масштабов не предполагал, – сказал Лучников.
В кафе вошли три советских солдата, три «голубых берета» с автоматами на плечах и кинжалами у пояса. Конечно, они впервые были в западном кафе и сейчас явно растерялись, явно «поплыли». Подталкивая друг друга и криво усмехаясь, они уже собирались уйти, когда к ним устремился усатый красавец-хозяин с распростертыми объятиями.
– Братья! Господа! Джентльмены! Чем могу служить?
Все в кафе были радостно потрясены вновь прибывшими, все обратились к ним с таким мощным радушием, что у солдатиков головы закружились.
– Дринк, – сказал один из солдат, блондинчик. – Водички можно? – Мучительными жестами, нелепо куда-то под мышку подсовывая автомат, он попытался объяснить «фирменной» публике всю скромность своего желания.
– Пить хотите, мальчики? – восхитился хозяин. – Пиво «Левинбрау» вас устроит?
Солдаты изумленно и боязливо переглянулись. Для них уже был очищен стол, открывались немыслимой красоты «валютные» банки холодного золотистого пива. Уже тащили им и хрустящие багеты, и нежнейшую ветчину, и огромное деревянное блюдо с двадцатью сортами сыра, а публика смотрела на них с умилением и восхищением.
Солдаты мялись, сглатывая слюну, наконец тот же блондинчик сказал: «Во фирма!» – и все трое тут же начали с невероятным наслаждением пить и закусывать. Кто-то налил им по рюмке «Метаксы», и солдаты, что называется, «совсем захорошели».
– Приятного аппетита, – сказал хозяин.
Десантники рты раскрыли, до них только сейчас дошло, что с ними говорят по-русски.
– По-нашему, значит, можете? – спросил блондинчик.
– Да ведь мы же ваши, – вскричал хозяин. – Мы ваши, а вы наши! У нас здесь все как у вас!
Солдаты переглянулись и захохотали.
– У нас так не бывает! – хохотали они. – У нас по-другому!
Оказалось, что один из них костромчанин, а двое из Калуги.
– Сейчас вам старую песню споем, иностранцы, слушайте! А ну-ка дай жизни, Калуга, гляди веселей, Кострома!
Скоро все кафе распевало старую – оказывается, еще фронтовую! – песню, и все дарили солдатам на память разную мелочь: часы «Омега», зажигалки «Ронсон», перья «Монблан», перстни с камешками, ну и прочее. Мустафа от стойки смотрел на солдат.
– Ненавижу эту тупую сволочь, – сказал он.
– Напрасно, – сказал Лучников и положил парню руку на плечо.
– Я знаю вашу концепцию, ага, – сказал Мустафа, – следил за всеми вашими речами. Не понимаю. Извините, я преклоняюсь перед вами – человеком, спортсменом, мужчиной, но, когда я думаю о вашей концепции отвлеченно, вы представляетесь мне горбатым и злобным уродом из подвалов Достоевского…
– Отчасти ты прав, – проговорил Лучников. – Я горбат, но не зол. Послушай, Мустафа, какого ты рода?
– Ахмет-Гирей, – небрежно бросил юноша.
– Вот так даже? Гордый хан Ахмет-Гирей? – удивился Лучников.
– Вся наша гордость в прошлом, – сказал Мустафа. – Отец – биржевой спекулянт. Ему повезло, сейчас он в Афинах. Впрочем, как считаете, может, ему вернуться? Может, станет секретарем райкома? Есть же прецеденты. Принц Суфанувонг…
Вдруг он оборвал свою саркастическую речь и стал смотреть за плечо Лучникова. Тот обернулся. Дверь в кафе медленно открывалась, но за ней не было никого, за ней было солнце, и ветер, и беда.
…Пока они пили мартини и кокти, на бензозаправочной станции действительно созрела беда.
Кристина медленно продвигалась к колонке, и уже подошла ее очередь, когда с другой стороны подъехал массивный «форд» с задними крыльями, похожими на плавники акулы, проржавленный символ «золотых
